Материалы международной научной конференции (14–15 ноября 2008 г.),

посвященной 100-летию со дня рождения

основателя Ярославской театральной школы Ф.Е. Шишигина.

«Пятые Алмазовские чтения»:

Роль творческой личности в развитии культуры провинциального города:

Ярославль: Ремдер, 2009 

 

Жан-Пьер Арриньон (Париж)

Культурное наследие и туризм: на примере города Ярославля. Взгляд французской стороны (1). - С. 37-41

Только в 1966 году Советский Союз сознает культурную и экономическую важность монументального культурного наследия, которым он обладает. И в этом же году Совет Министров отдает указ о создании Национального Общества по защите исторических памятников, целью которого является проведение широкой программы реставрации древних памятников, находившихся на тот период в «плачевном состоянии».

Благодаря этому Обществу, был создан первый туристический маршрут в Советском Союзе – «Золотое Кольцо». Данный маршрут объединил в себе средневековые города, самыми известными из которых являются Суздаль, Владимир, Ростов Великий, Углич, Кострома и, конечно, Ярославль.

Большие усилия были предприняты по реставрации древних памятников, но так же и по улучшению гостиничных условий, так как речь шла об открытии страны Советов для иностранных туристов, о получении иностранной валюты, привезенной этими туристами. Прием осуществлялся знаменитым агенством «Интурист».

В настоящее время, российский туризм переживает не самое лучшее время, и ситуация может ухудшиться из-за экономического мирового кризиса. Необходимо срочно реструктурировать и дифференцировать туристический бизнес.

Доля туристического бизнеса в PIB России незначительна, она составляет около полутора процентов, и даже при участии побочных секторов достигает только пяти процентов. Эти показатели настораживают, особенно, если мы их сравним с показателями стран Европейского союза, где туристический бизнес достигает пятнадцати процентов.

Российское правительство привлекало внимание профессионалов по этому вопросу на протяжении многих лет, акцентируя свое желание на переходе с цифры принимаемых сегодня туристов – три млн., к девяти млн. туристов к 2016 году, то есть намереваясь приблизить долю данного сектора к десяти процентам PIB. Это очень значительная перспектива, для реализации которой необходима настоящая мобилизация всех факторов экономического сектора (2).

В первой части сообщения мы раскроем значение специальных экономических зон (СЭЗ), затем рассмотрим специфику Ярославля в данном контексте и в заключение предложим перспективы развития.

Специальные Экономические Зоны (СЭЗ)

Российское правительство решило создать семь специальных экономических зон, внутри которых будет вестись новая экономическая политика. Речь идет о следующих регионах: Бурятия, Алтай, Иркутск, Калининград, Краснодар, Ставрополь и Алтайский территориальный округ. Государство обещает финансирование в полтора миллиарда долларов для создания инфраструктур, необходимых для развития туризма в данных регионах.

Государство предусматривает также финансирование в сумме 325 миллиардов рублей для развития туризма.

Как мы можем констатировать, специальные экономические зоны располагаются в так называемых «новых неосвоенных туризмом территориях», но с большим потенциалом, для развития которого необходимо активное привлечение частных инвесторов. Вместе с тем, условия создания данных экономических зон регламентированы, разрешены только при наличии конкретного инвестиционного проекта. Эти условия имеют целью «подтолкнуть» каждый регион к созданию специфических и конкретных туристических проектов.

Ярославль: город и регион с исключительно-богатейшим культурным наследием

Именно в этом новом контексте, каждый регион должен вести политику изменения и новшеств, опираясь на свое культурное богатство и наследие, чтобы сделать из своего города и региона исключительный экономический и культурный полюс. Город Ярославль, который скоро будет отмечать свое тысячелетие, записывает свою историю еще в более длительное продолжение.

Верхняя Волга была местом пересечения скандинавских торговцев и торговцев из Средней Азии, об этом подтверждают курганы в Темерево, сохранившиеся до наших дней, где были найдены исключительные монетные сокровища. К сожалению эти находки очень редко эксплуатируются в туристическом бизнесе. В Ярославле, к несчастью,  ничего не осталось от периода создания города, великим князем Ярославом Владимировичем. Город, который состоял, в те далекие времена, исключительно из деревянных построек, пострадал от многочисленных пожаров. которые были часты в этот период.

Только в начале XVI века, внешний облик города начинает значительно меняться и предпринимаются крупные строительные работы. Именно в этот период, принимается решение о замене деревянного Успенского собора в Кремле  XIII века на каменную постройку. Спасо-Преображенский монастырь, находящийся под покровительством Великих московских князей с 1463 года, оснащается целой серией построек из камня и кирпича, украшенных великолепными фресками. За стенами монастыря появляются первые купеческие слободы, чьи названия напоминают о доминирующих в то время профессиях.

В XVI–XVII веках, город Ярославль становиться одним из значительных купеческих городов России. Это открытие великого индийского пути, появление английских торговцев, с появлением которых город получает новый разбег.  Из Ярославля через портовый город Архангельск велась торговля с Европой, а через Волгу велась торговля с Индией. Наплыв купцов приносил городу значительные доходы, в 1634 году, Ярославль становиться вторым городом империи после Москвы  и третьим по получению налогов.

Этот «Золотой век», помог городу сыграть решающую роль в период Смутного времени (1598–1613) и стать столицей Руси (1610–1612), когда московский трон находился в руках поляков.

Три крупных архитектурных ансамбля должны служить опорным пунктом в архитектурном и декоративном представлении города: Спасо-Преображенский монастырь, свидетель русской архитектуры  XVI–XIX веков, церковь Ильи Пророка (1647–1650), наиболее известная, и, наконец, церковь Иоанна Предтечи в Толчкове (1671–1685) – шедевр русской архитектуры XVII века. Речь не идет об описании достоинств каждого из названных памятников. Они всем известны.

Взамен, мы предлагаем рассмотреть следующий подход.

Новая туристическая перспектива

Необходимо включить эти три архитектурных ансамбля в единый туристический маршрут,  для представления архитектурных особенностей, исключительного качества фресок и фаянсового декора. Возможно предложить несколько тематических подходов, позволяющих продлить пребывание в Ярославле на несколько дней и позволяющих углубить исторические и культурные познания о регионе, которые так необходимы туристам. Необходимо сделать из Ярославля головной туристический центр, раскрывающий различные тематические туристические перспективы и охватывающий близлежащие регионы: Ростов Великий, Кострома, Плес, Углич, Романово-Борисоглебск. Интерес данного мероприятия заклучается в замене однодневного, второстепенного круизного тура, на культурно-исторический туризм позволяющий познакомится с историей  и архитектурой региона более детально, что обязывает более длительное пребывание в городе. В свою очередь данный туризм приведет к более интенсивному развитию гостиничного и транспортного сервиса. Очень важным  и необходимым пунктом является развитие структуры по прокату легковых автомобилей иностранным туристам, данный сервис, в настоящее время – невозможен в провинции, из-за сложной ситемы «прописок – регистраций».

В данной перспективе необходимо создать и развить различные тематические маршруты. Например, «Слова о полку Игореве», поместье Карабиха – усадьба великого русского поэта Н.А. Некрасова должны быть в центре литературных тематических маршрутов. Данные визиты можно украсить чтением наиболее известных произведений, или в самой Карабихе, или в театре имени Ф.Г. Волкова – первом русском драматическом театре, сопроводив их посещениями экспозиций волжских художников таких, как Левитан, или же современных живописцев, объединенных в Ярославле в Союз художников.

Одним из важных аспектов новой туристической динамики является акцентирование на фактах трансформирования страны из СССР в Российскую Федерацию. Многие иностранные туристы проявляют интерес к архитектуре советской эпохи, ее сравнению с современными постройками и современной архитектурой, которые прекрасно вписываются в рельеф исторических построек и отличаются большим вкусом и оригинальностью. В данном контексте сравнение с дальним и близким прошлым поможет понять современный мир.

Город Ярославль и Ярославская область имеет много козырей, которые позволяют  оценить культурное и историческое наследие и включить его в проект развития Специальной Экономической Зоны. Одним из таких козырей является река Волга, которая должна быть в центре нового туристического регионального проекта. По реке, можно доехать до многих близлежащих городов: для этого необходимо реновировать речной вокзал города Ярославля, придать ему более приятный облик и адаптировать не только для приема крупных круизных кораблей, но так же не больших круизных теплоходов («bateau muche», как в Париже), которые бы циркулировали между  Ярославлем и близлежащими городами, с возможной ресторацией во время навигации. Чтобы превратиться в настоящий динамический и активный полюс, ярославский речной вокзал нуждается, на мой взгляд, в значительной реконструкции и модернизации.

Для значительного развития иностранного туризма, необходимо, прежде всего, начать с реконструкции и реновации дорог, которые в Ярославле находятся в достаточно плачевном состоянии.

Можно констатировать, город Ярославль и Ярославская область обладают исключительным богатым культурным и историческим наследием. Однако до настоящего времени, это богатство использовалось лишь частично. Необходимо найти такое решение, чтобы сделать из старинного русского города и региона исключительный туристический полюс в симбиозе с близлежащими городами.

На мой взгляд, в настоящий момент, есть все элементы, позволяющие реализацию проекта создания Специальной экономической зоны. Для этого нужны только воля, желание и динамизм местных политиков. Достаточно взять пример с великого Князя Ярослава Владимировича, который, будучи еще юным, решился на создание города на пересечении Волги и Которосли, получившего его имя.

Примечания:

1. Необходимо уточнить, что мнение «французской стороны» представлено мною, т.е. специалистом Средневековой Руси и Современной России, на протяжении нескольких лет, я являюсь лектором на круизах по Волге и консультантом по организации специализированных историко-культурных туров по России. Так же я должен признать, что с Ярославлем меня связывают тесные связи, где я провожу с семьей большую часть лета.

2. Юров Александр /Alexandre YOUROV, Expansion du tourisme en Russie, http://www.alterinfo.net/EXPANSION-du-TOURISME-EN-RUSSIE_a6194.html

 

Материалы международной научной конференции (18–22 ноября 2004),

посвященные 100-летию со дня основания

Ярославского Императорского Русского Музыкального Общества.

Третьи Алмазовские чтения:

Роль творческой личности в развитии культуры провинциального города.

– Ярославль: Ремдер, 2005 

Арья Альквист (Хельсинки)

О древних элементах культурной среды современной российской провинции (на примере культовых камней Ярославского края). - С. 99-114 [1]

На территории Ярославского края имеется множество природных объектов с культовым назначением — святые родники, озера, пруды, камни, деревья и т. д., сведения о которых получены при топонимическом исследовании региона. Нами установлено также, что культовые камни распространены во всех регионах Центральной России, а особенно густо в южных районах Ярославской области (Ростовском и Переславском) с прилегающими к ним районами Ивановской области и северной части Владимирской области, где и проводились наиболее тщательные полевые исследования.

Менее подробно исследованы отдельные участки остальной территории обитания мери, поэтому в сообщении мы сосредоточимся на Ярославском крае, приводя остальные материалы для сравнения.[2]

Самым распространенным видом культовых камней на ярославской земле являются так называемые Синие камни. По сей день по всей территории исследования нашей экспедицией найдено не менее сорока четырех собственно Синих камней или мест с этим названием. Значительное число выявленных Синих камней находится на центральных территориях бывшей мерянской земли (Ярославская, Ивановская, Владимирская области). Есть сведения о Синих камнях в Костромской области, а также на окраинах мерянской территории — за Вологдой и в Кашинском районе Тверской области. Нами зафиксированы данные о Синих камнях и за пределами Мерянской земли (Тверском районе, Мещере, окраине муромской земли).[3]

Сведения, полученные из других источников, свидетельствуют о распространении данного явления и далеко за пределами мерянской территории. Известно, что большое количество Синих камней встречается на Русском Севере (в общей сложности, видимо, не менее двадцати трех фиксаций) [Матвеев, 1998, 72; Шевелев, 1996, 66]. Они зафиксированы как в Прикамье (три–четыре фиксации в названиях береговых скал) [Галушко, 1962, 45], так и в пределах Новгородской области (пять фиксаций) [Шорин, 1988а, 97]. Получена информация о Синих камнях в Карелии от И.И. Муллонен, в Заонежье (семь фиксаций) [Муллонен, 2004]. Топонимическая модель выступает и на территории Финляндии, где записаны названия типа Sinikivi, Sininen kivi («синий камень»), Sininen kallio («синяя скала») [Альквист А., 1995, 17]. Соответствующие топонимы Sinikivi зафиксированы также в Эстонии [Kallasmaa Marja, 1996, 383].

Учитывая широкую распространенность Синих камней не корректно считать данное явление только мерянским, не говоря о том, чтобы интерпретировать это как «мерянский индикатор», пусть даже русского происхождения [Матвеев, 1998а, 72; 998б, 97]. Используя Синий камень как показатель чисто мерянской культуры, мы должны были бы очертить беспредельно широкие границы расселения мерян или же предположить интенсивную миграцию племени. Эти предположения опровергаются, в частности, отличной сохранностью субстратной топонимии собственно мерянских территорий, означая, что народ, до полной ассимиляции, должен был оставаться в пределах известных по истории границ. Вместе с тем ареал Синих камней намного шире бывшей мерянской территории, и это показывает, что явление должно считаться не только мерянским, но уходящим корнями в более древние культурные слои. Скорее всего, Синие камни следует считать домерянским культурным явлением, активно поддержанным и мерянами [Альквист, 1995, 25; 2000, 85, 90].

Связь Синих камней с мерянами лучшим образом символизирует самый известный из них, находящийся под городом Переславль-Залесский, на берегу Плещеева озера, у подножья Александровой горы и принятый на охрану еще в 1949 году. Данный камень–валун ледникового происхождения общепринято считать объектом поклонения мерян [Третьяков, 1939, 60; Бердников, 1985, 134; Аграфонов, 1993, 202; Альквист, 1995, 17–19, 23–24; Комаров К.И., 2003, 414–417; ср. Дубов, 2000, 106]. Есть точка зрения, что культовых камней на берегу Плещеева озера было несколько. В частности, А.М. Бакаев предполагает, что исторический Синий камень лежит на дне водоема, а этот является его «собратом» [Бакаев, 1996, 88]. На наш взгляд, мы имеем дело с подлинным Синим камнем, вместе с тем, часть исторических сведений, традиционно связанных с ним, относится и к попавшему на дно озера, камню.

Первое упоминание о плещеевском Синем камне встречается на страницах «Жития Преподобного Иринарха» в начале XVII века [Дубов, 1990, 101; 2000, 100; Альквист, 1995, 8; Комаров, 2003, 418]. Но ни в одном из источников не сказано, что речь идет именно о данном камне, упоминается лишь «камень», расположенный достаточно далеко от современного Синего камня. Более того, до сих пор нет критического анализа известных источников. Это основополагающая ошибка касается, наряду с другими исследователями, и нас самих [Альквист, 1995, 8]. На данной стадии нам представляется вероятным, что при исследовании произошло смешение двух отдельных культовых камней, расположенных на северно-восточном берегу Плещеева озера, один из которых является настоящим Синим камнем, все еще лежащим на своем изначальном, послеледниковом месте или близко к нему. Камень же, в который «вселися демон» и который привлекал к себе переславский народ, почитавший его («творяху ему почесть»), располагался в овраге, в потоке, вблизи Борисоглебского монастыря («за Борисом и Глебом в бояраку») и неподалеку от Никитского монастыря,[4] и его следует считать уже другим культовым объектом. Расстояние между местами расположения двух камней не менее 3,5 км [Комаров, 2003, 418, схема]. Полевые исследования показали, что на таких расстояниях, как правило, расположены самостоятельные святилища, относящиеся к землям соседних селений. В таком благодатном месте, как побережье Плещеева озера, наряду с городищем Клещиным, действительно был ряд селений [Леонтьев, 1996, 47; Бакаев, 1996, 88; Комаров, 2003, 418], к которым и могли относиться свои святилища. Какое-то из них могло быть общим, пользоваться большей славой, стать, по выражению К.И. Комарова, «религиозным центром округи» [Комаров, 2003, 418]. Не исключено, что именно таким являлся камень, известный нам из «Жития Преподобного Иринарха».

В начале XVII века Иринарх Ростовский повелел закопать камень в землю («вринути в яму»).[5] Последующее общеизвестное сообщение о камне относится уже к 1788 году, когда при перевозке по льду озера для строительства церкви в Духовской слободе он затонул. Принято считать, что, спустя десятилетия, камень оказался на другом берегу озера. Данное «чудо» объясняется некоторыми исследователями понижением уровня воды в озере, действием торосов или подводного, донного льда, а также сильных ветров в сторону восточного берега [Смирнов, 1919, 7–8; 1928 (переиздание, 2004), 5, 26; Бердников, 1985, 134–139; Комаров, 2003, 423; ср. Дубов, 1990, 101–102; 2000, 100–101; Бакаев, 1996, 88]. На наш взгляд, логичнее считать, как это делает А.М. Бакаев, что «борисоглебский камень», видимо, так и остался на дне озера, а «новое появление камня» не что иное, как первоначально два отдельных, географически достаточно далеких камня. Изменение уровня воды в озере, скорее всего, повлияло на возможность обзора настоящего Синего камня, расположенного сравнительно недалеко от водной границы, поэтому в послеледниковый период никакого «ходячего камня», как плещеевский Синий камень обычно представляется, не было.

Этот вопрос требует дополнительных исследований исторических документов. Без необходимых документальных доказательств у нас нет права даже теоретического отождествления двух камней. На данный же момент можно высказать такое предположение: у населения со славянскими корнями был «борисоглебский камень», а население мерянского происхождения предпочитало Синий камень. На фоне открытости славян к новой христианской религии, они, по всей видимости, охотнее заменяли священные камни православными храмами, нежели это делали потомки мери [Альквист, 1995, 20]. Косвенно это подтверждает и то, что места христианского богослужения под Переславлем были основаны поблизости от «борисоглебского камня». В частности, Никитский и Борисоглебский Надозерный монастыри возникли, по предположению М.И. Смирнова [Смирнов, 1928, 24], уже во времена города Клещина, то есть, в эпоху колонизации края и распространения христианства (конец XI – начало XII веков). Предполагается также, что примерно в середине XIV века основан монастырь на вершине Александровой горы, в непосредственной близости к Синему камню. Само же городище на Александровой горе существовало уже с первого тысячелетия до н. э. Однако подчеркиваем, такая схема остается лишь предпосылкой для дальнейших размышлений.

Многие из Синих камней в настоящее время расположены в глухой местности как своего рода древние указатели [Альквист, 1995, 17]. У одних собирались охотники, у других рыбаки, как у Плещеевского Синего камня, служившего указателем тони (в смысле, рыбачьего стана). Подобные камни служили определенными знаками для ягодников, грибников, от которых шли в лес, на болото или собирались перед тем, как отправиться домой. У них отдыхали сельчане во время сенокоса, пастухи — при работе. Отсюда большинство Синих камней расположено на дорогах, в наше время, как правило, уже бывших, заросших, нередко указывая на их развилку. К болоту Синий камень, за деревней Новоселка (Ростовского района), выходит Белая дорога. Синий камень в местности Ладугино, за деревней Васильково (Ростовского района) также стоит возле лесной дороги, называемой Ладугинская. Синий камень у речки Нюньга, за деревней Деревково (Переславского района) стоял на дороге на город Александров [Альквист, 1995, 15].

Во многих случаях Синие камни признаются границами между землями отдельных селений или даже краев, совпадая иногда с современными границами [Альквист, 1995, 16, 22–23]. Около Синего камня за деревней Деревково проходит граница Переславского района с Владимирской областью, на лесном участке границы Ростовского района с Ивановской областью, примерно в одном километре от реки Пезы, находится Синий камень, который в одной из ближайших деревень, Федоровском (Ростовского района), считался «границей районов». У Синего камня между деревней Акулово и селом Рославлево проходит современная граница Ростовского и Переславского районов.

Часто расположение Синих камней описывается словом «между». В системе оврагов реки Шула Синий камень может находиться не только между деревнями Хаурово и Глинка, но и между селом Красново и деревней Хаурово (Борисоглебский район). Косвенным доказательством функции границы можно считать зафиксированный фактически при каждом из топонимов Синий камень эпитет «до Синего камня». Ясно, что земля «до Синего камня» — это свое, а «за Синим камнем» уже чужая [Альквист, 1995, 10, 16]. Как известно, границы носят смысл святости. У местного населения имеется любопытное объяснение святого происхождения ряда Синих камней. Уроженец из деревни Высоково (Ростовского района) утверждает, что Синий камень возле реки Пезы «называли святым», он «упал с неба», «послал его Бог». О Синем камне деревни Тяслово (Ростовского района) зафиксирована легенда о том, что он «упал отколе-то, с неба». То, что камень «упал с неба», утверждается в отношении некоторых других Синих камней.

Святые камни служили местами организации праздников. Из письменных источников известно, что у «борисоглебского камня» под городом Переславль–Залесским устраивались гуляния в «праздник великих верховных апостолов Петра и Павла», справляемый 12-го июля.[6] О праздновании Петрова дня у Синего камня получена нами информация и в Ивановской области. Там же зафиксированы некоторые случаи организации в недавнем прошлом «праздника Синего камня», например, в Иванов день или в конце посевной.

В Ярославском крае сведения о подобных массовых гуляниях у Синего камня отсутствуют. В связи с некоторыми Синими камнями до сих пор помнят о традиции празднования определенного летнего праздника, хотя об исконном их характере можно в наше время только догадываться. В какой-то летний праздник из окружных деревень ходили к Синему камню возле реки Пезы. Ходили гулять и к Синему камню за деревней Тяслово. Только один информант, старый рыбак из деревни Угодичи, мог назвать «праздник Пророка в августе месяце». Видимо, речь идет об одном из престольных праздников двуцерковного села Угодичи — Святого Пророка Ильи, справляемого второго августа. Именно к этому приходу принадлежала и деревня Тяслово.

С некоторыми Синими камнями связаны легенды о сокровищах [Альквист, 1995, 15]. Информант из Угодичи сообщил, что «под Тясловским Синим камнем спрятаны золотые идолы». Информация о большом кладе, о золоте, записана нами также относительно Синего камня за деревней Васильково (Ростовского района). В легендах иногда присутствует некое мифическое существо, охраняющее клад, считается, что из валуна может кто-то выйти, как в случае Тясловского Синего камня, к которому дети близко не подходили — «вдруг кто-то оттуда выползет». О Синем камне между селом Романово и деревней Ершово (Переславский район) говорится, что «там было колдовство», «черти воют», «около этого камня обязательно заплутаешься». Несмотря на это, покой святых камней часто нарушали кладоискатели. Далеко не один Синий камень сворачивали, передвигали с места для того, чтобы достать предполагаемый клад.

В некоторых случаях Синему камню приписываются целительные свойства. Относительно Синего камня деревни Тряслово подчеркивалось, что, «если кто-то заболеет, нужно около камня помолиться». Записана информация о том, что старики ходили туда молиться. Вместе с тем, современное использование Синего камня Плещеева озера для лечебных целей, как и приношения к нему, уже сложно признать продолжением древних традиций [Альквист, 1995, 13–14, 22]. В связи с мистическим Синим камнем или Каменной бабой Берендеева болота (Переславского уезда) упоминается факт жертвоприношения [Альквист, 1995, 10, 16; ср. Дубов, 1990, 101, 106]. Явные следы жертвования отмечены нами относительно одного Синего камня в Ивановской области.

Многие из свойств, приписанных Синим камням на других территориях, совпадают с нашими наблюдениями. Пограничная функция Синих камней особенно ярко выражена в карельских материалах И.И. Муллонен, в том числе в описании границ Шунгского погоста XVI века с двумя пограничными Синими камнями (один из которых «камен синь»).[7] Проверенные И.Д. Маланиным Синие камни Подмосковья по своим основным особенностям во многом совпадают с нашими сведениями: выявляется, в том числе связь Синих камней с дорогами [Маланин, 2004б, 92]. Сакральный характер объектов прослеживается и в северных материалах, в свою очередь, В.В. Шевелев упоминает Синий, или Серый, камень в Архангельской области, в целительные свойства которого верили [см. Муллонен, 2004; Шевелев, 1996, 66].

Синий камень фигурирует не только в топонимии, но и в фольклоре. То и дело «синий камень» (kivi sininen) выступает в прибалтийско-финской народной поэзии, прежде всего в заклинаниях. Внутри камня скрывается змея — персонификация дьявола. Имеется руна о том, как боли отсылаются во внутрь «синего камня» [Mansikka, 1911, 1–2, 11, 18]. Согласно А.А. Александрову [Александров, 2000, 122], в эстонской сказке фигурирует связь Синего камня, водяного и подводного царства. И.И. Муллонен также приводит множество интереснейших примеров использования «синего камня» в заговорной традиции на Русском Севере [Муллонен, 2004].

Известно использование Синего камня в других жанрах фольклора. Он используется как эпитет камня «Синь-горюч-камень».[8] В известной былине о Садке говорится:

Ай пошел Садке ко Ильмень да ко озеру,

Ай как он садился на синь-горюч камень да об озеро,

Ой, как начал играть во гусли во яровчаты.

Игра Садко произвела магическое действие: из озера вышел царь водяной, подарил ему небывалый улов рыбы [см., например: Рыбаков, 1988, 262, 275].

Песенка о Синем камне (или о Сером) широко известна. Зафиксированы варианты типа:

Синий камень, Синий камень, Синий камень пять пудов,

Синий камень так не тянет, как проклятая любовь.

(Ростовский район) [Ср. также: Маланин, 2004, 90].

В древнерусский период прилагательному синий было свойственно недифференцированное обозначение темной части спектра: кроме собственно «синего цвета» под ним понимали «серый», «темный», «черный». Исходя из этого, М.В. Шорин предположил, что название камня «Синий» может являться его цветообозначением, в смысле «серый, темный». Следует отметить семантику соответствий славянскому корню (древнерусскому «синь»), вроде древнеиндийского çyāmás «черный, темный». При этом важно, что прилагательное «синий» используется на Русском Севере в значении «черный, грязный». [9]

М.В. Шорин подчеркивает символическое значение противопоставления «белый – черный» («светлый – темный»), в связи с чем черный цвет воспринимается как символ несчастья, смерти, загробного мира, отсюда эпитет «синий» в названии камней он считает признаком смерти, загробного мира, соотнесенным со сферой действия бога Велеса [Шорин, 1988а]. Известно древнерусское табуистическое название черта «синец» (бес, дьявол < синий). Подчеркнем, что культ Велеса (Волоса) был весьма значимым в средневековой Руси, особенно на ее Севере, а в Ростове Великом считается исконным [Рыбаков, 1988, 419–420]. В известном смысле культ Велеса на Ярославской земле мог заменить культ (Синих) камней или частично слиться с его функциями, что, очевидно, могло случиться только после прихода славян [Альквист, 1995, 20, 25; ср. Комаров, 2003, 417; см. также: Макаров, Чернецов, 1988, 84].

Согласно предположению А.К. Матвеева [Матвеев, 1998б, 97], Синие камни могут считаться «древними кальками», переводными названиями. Нам кажется возможным, что здесь могла произойти контаминация, смешение русского прилагательного «синий» с исконной финно-пермской основой, обозначающей «черный»: сравним, например, марийское sem, sim и т. д. «черный»; коми sim «ржавчина, темный», удмуртское sin-, sinomi «ржаветь». Помимо славянского корня со значением «синий», имеется созвучная финноволжская основа *sine «синий».[10] Следовательно, контаминация могла первоначально произойти уже с финноволжской основой до славянского времени, на что может указать наличие «синих камней» вне территории активного воздействия русского языка — в Финляндии, Эстонии. В пределах бывшего финно-угорского расселения в России свою роль должно было сыграть и русское прилагательное «синий». Впоследствии сложившаяся топонимическая модель могла распространиться ассоциативно и на синий цвет. Переосмысление «черный камень» на «синий камень» поддерживается и внеязыковыми факторами. Во-первых, как контраст не с «синим», а именно «черным» камнем следует рассматривать Белые камни, которых при полевых работах в данном регионе найдено порядка десяти. Количественно Белые камни явно отстают от Синих камней, но распространены параллельно им, там, где частотность Синих камней большая. Других же «цветовых» камней, например Красных, найдено намного меньше. Во-вторых, полевая работа пока не выявила «черных камней». Записана только обобщенная информация: «Черный камень был где-то у Переславля», что явно указывает на знаменитый Синий камень, на берегу Плещеева озера. К тому же к реке Лахость (Гаврилов-Ямского района) относится камень, называемый неуверенно или Темный, или Серый, также Большой, камень. В Прикамье, в бассейне реки Чусовой, соприкасающимся с современным ареалом распространения вышеназванной финно-пермской основы, зафиксированы, кроме трех Синих камней и одного Синенького, также Черные (камни) и камни Темный, Темняш [Галушко, 1962, 45], что может говорить о правильном восприятии значения лексического элемента местным славянским населением и о прямой кальке названия камня. В-третьих, имеются случаи, когда смежная с Синим камнем местность или близлежащее водное пространство носит название, связанное с русским прилагательным «черный». Таким образом, например, в названиях Черные земли или Черная речка у Синего камня деревни Васильково можно видеть нечто вроде полукальки. Недалеко от одного из упоминаемых И.Д. Маланиным [Маланин, 2004б, 90] подмосковных Синих камней протекает Черный ручей, образуя здесь одноименное болото. Возможно, аналогичное явление следует видеть и в названии села Чернецкое, что на берегу Берендеева болота, с Синим камнем в окрестностях. В-четвертых, несмотря на то, что порода Синих камней и их цветовая гамма самая разнообразная, по цвету они часто достаточно темные. Местные жители считают их не только «синими», но и серыми, темными, сине-черными, черноватыми. При определенном освещении и, особенно в сырую погоду или под утренней росой, многие из них кажутся темно-синими или сине-черными, как, например, тот же Синий камень Плещеева озера. В. Бердников пишет в этой связи: «Синий цвет образуется вследствие преломления и отражения света поверхностью чешуек и зерен квартц-биотита, которые имеют черный цвет» [Бердников, 1985,137. Выделено мною. – А.А.].

Мы предполагаем, что первоначально речь шла не о «синих», а о «черных камнях». В Финляндии имеются десятки «черных камней» (Mustakivi), многие из которых служили знаками тоней [NA],[11] подобно среднерусским «синим камням». В одном из вариантов эпоса «Калевала» рассказывается о Вяйнямейнен и «синем камне» (Sininen kivi), который он раскалывает пальцем пополам и убивает черную [!] змею, скрывающуюся внутри камня. Кровь хлынет черными [!] потоками, из которых вырастет огромный дуб. Тот же герой «Калевалы» просит деву потустороннего мира собирать боли «в пасть камня синего».[12] Магическая сила «черного камня», целебные свойства понимаются и подчеркиваются широко во всем мире, напомним о мусульманском культе черного камня в храме Кааба в Мекке.

В поселке Первушино (Переславский район) «сталкиваются» два вида камней. Информант родом из поселка Релинский знает только местность Синий камень за поселком, на болоте по направлению к реке Иголба, тогда как уроженка села Ведомша говорит о Белом камне, находящемся по дороге в поселок Релинский. Ведомшенский Белый камень расположен на болоте Симежа (Переславский район), в названии которого основа «Сим» — «черный». Напомним, что культовое значение Белых камней менее явное, чем Синих, хотя часть функций совпадает. Например, луг и речка Белый камень (также Белый Камешек) за деревней Жманка относятся к границе Гаврилов–Ямского района с Ивановской областью. Уже к Ивановской области относится название брода, переезда Белый камень, явно с ощутимым дорожным значением. Мифологическое значение Белых камней приближается к значению Синих. Так, Белый камень за деревней Нагая Слобода (Ростовского района) «упал сверху». На поле под названием Белый камень, у деревни Гусарниково (Ростовского района), по ночам водит леший, по поверью местных жителей. Во многом это напоминает моления удмуртов на месте Акташ («белый камень») в честь злого бога, действующего после захода солнца [Шутова, 2000, 9]. Подобные свойства нередко относятся и к «белым камням» (Valkeakivi) в Финляндии [NA]. Согласно А. Афанасьеву, мифический алатырь-камень заговоров сопровождается постоянным эпитетом «бел-горюч» [Афанасьев, 1868, 142; Альквист, 1995, 17–18]. Образ белого (или серого) камня в синем море фигурирует также в литовских заклинаниях [Mansikka, 1929, 95, 97]. В общей сложности связи мифологических камней с цветовой символикой могут оказаться очень широкими. На это обратил в свое время внимание В.Й. Мансикка [Mansikka, 1911, 13–18, 21], отметив, что как у «синего камня», так и у «белого» есть важное место в восточноевропейской космогонии, возводит их символику к библейским мотивам. Вопрос требует основательных исследований.

Среди культовых камней встречаются камни с чашеобразными углублениями, специально обработанными человеческой рукой. На летописной территории расселения мерян и в окружности — в Ростовском, Переславском, Борисоглебском районах Ярославской области, а также в Ивановской области камней-чашечников обнаружено порядка десяти. К ним относится Лешихин камень за деревней Кобяково (Ростовского района), расположенный у старой дороги для верховой езды. Около него отдыхали во время сенокоса, как и у Синих камней. Говорили: «Пойдем косить на Лешихин камень». В середине камня имеется выемка, негладкая, но сделанная явно человеческой рукой. В определенных случаях на ямочке камня зажигали восковую свечку, в чем, думается, можно видеть отголосок жертвоприношения или поминания усопших. С Лешихиным камнем связана легенда о русалке, другие говорят, что там «удавилась Лешиха». Название Лешихин камень понимается в связи со словом «леший», хотя имеются варианты названия — Решихин камень, Машихин камень. Это позволяет предположить семантическую связь с немалочисленными Чертовыми камнями на территории исследования. Один из них, недалеко от города Вологды, расположен рядом с местным Синим камнем. Бывало, что древние места поклонения стали «нечистыми» для новой религии. Зафиксировано также название комплекса Чертова лежанка, состоящего из двух валунов (Борисоглебский район).

В отличие от Синих, Белых или же Чертовых камней, расположенных обычно достаточно далеко от деревень, имеются группы культовых камней, находящихся непосредственно в селениях. К ним относятся группы камней под названием Часовня, Часовенка, а также Мирской камень, обнаруженные в селениях Ростовского и Борисоглебского районов. Обычно комплекс Мирского камня (вариант названия Мирские камни) состоит из двух глыб, хотя название чаще всего используется в единственном числе.

Камни в селениях служили местом моления во время крестных ходов еще в 1930-е годы. Обычно и деревенский сход собирался у камней. В них можно видеть также в некотором смысле значение ориентира: они лежат в самом центре деревни или села, так, Мирский камень деревни Иевлево (Борисоглебского района) как бы показывал всем центр деревни. Некоторые Мирские камни являются камнями-чашечниками со сравнительно небольшими ямочками правильной, круглой формы и с круглым дном. Самым видным из этого типа культовых камней является расколотый Мирский камень деревни Дунилово (Ростовского района) с оставшимися на нем приблизительно сорока ямочками. К той же деревне относится и другой Мирский камень с восемью бесспорными ямочками. Мирской (Мирский) камень деревни Ивашево (Ростовского района) украшен сорока четырьмя уверенными ямочками. На Мирском камне деревни Иевлево насчитывается около пятнадцати ямочек [Альквист, 1996, 248–249].

Несмотря на разнообразие найденных нами камней-чашечников в Борисоглебском и Ростовском районах, они относятся к одной и той же категории, напоминая камни-чашечники широко распространенные на Севере Европы: в Скандинавии — в Дании, Норвегии, Швеции, Финляндии, в Эстонии, а также на Севере Германии. Реже они встречаются в Балтии и Карелии. Несмотря на то, что камни-чашечники найдены в разных концах мира, до недавних времен они не были известны восточнее Валдайской возвышенности,[13] но позднее обнаружены и на Тверской земле [Курбатов, 1996, 93]. Связь культовых камней-чашечников, найденных на Северо-западе России, с финскими аналогами не вызывает сомнений, что подтверждают и исторические источники. В письме новгородского архиепископа Макария царю Ивану Грозному в 1534 году отмечаются «скверные молбища», в том числе камни, при этом архиепископ отдельно указывает на земли именно финно-угорских племен (чюди, ижоры, корелы). В частности, в ижорской и водской среде поклонение священным камням сохранилось вплоть до XX века [Семенов, 1986, 121].[14]

Археологи относят камни-чашечники к различным периодам, например, в Скандинавских странах — ко времени неолита и, особенно, к эпохе бронзы, в Финляндии, в Эстонии — к эпохе бронзы и, прежде всего, к железному веку. Характерно, что камни-чашечники обычно расположены возле древних могильников, что позволяет связать их с культом умерших. Новейшие исследования подчеркивают их связь с местами ранней агрикультуры. При них имеются сведения о поклонении предкам, часто считается, что выемки выдолблены родственниками на память каждого погребенного способом кремации, о чем имеются уникальные сведения в Эстонии.[15]

Культ плодородия проявлялся в том, что жертвовали «новиной»: ежегодно часть впервые полученной добычи, улова или изготовленной из сельскохозяйственной продукции пищи, даже первое молоко кормящей женщины необходимо было принести в жертву в углубления камней-чашечников. Это делалось для обеспечения годового урожая, благополучия определенного дела: бывало, что в каждое из углублений клали разные дары. О жертвовании зафиксированы многочисленные сведения в восточной части Финляндии, в Карелии или в Эстонии еще в первой половине XX века. Имеются предания о жертвоприношениях также относительно валунов с углублениями в Латвии.

Второстепенным, как правило, считается использование камней-чашечников в целях лечебной магии, чаще для целительных целей использовалась вода из камней с естественными углублениями.[16]

В ряде финских заговоров болезни, однако, отсылаются в камень «с дырами», которые, согласно заклинаниям, делаются человеком. Устами Вяйнямёйнен обращаются к потусторонним силам с просьбой отнести боли в середину холма, к камню с дырой «посередке», «пробуренной буром, проколотой шилом», где «боли варятся в малюсеньком котелке» [Kalevala, 649; Mansikka, 1911, 12; Äyräpää, 1943, 196–198; Haavio, 1950, 41–42]. В.А. Буров сравнивает с образом камня-чашечника мансийский миф, согласно которому, путь в страну мертвых лежит через скалу с маленькой дыркой-отверстием, где находится вода [Буров, 1997, 87–88].

На наш взгляд, как земледельческая, так и лечебная магия, связанная с камнями-чашечниками, выводят нас к одному и тому же источнику — культу умерших. Из многочисленных источников известно, что жертвы были предназначены не самим камням, а потусторонним силам, в первую очередь, духам покойников рода, игравшим крайне значительную роль, в частности, в финских древних верованиях. В Финляндии получены сведения о том, что в чашечки камней приносили пищу или молоко для духов покойников. Посредством подземных духов просили помощи, как для хорошего урожая, так и в здоровье. Непосредственные доказательства связи камней-чашечников с культом умерших предлагает тот факт, что, кроме камней «с дырами», болезни в финских заговорах отсылаются в места, связанные со смертью, например на кладбище, на погост, в потусторонний мир. Аналогично и тут подчеркивается связь с покойниками, вызывающими болезни или иной вред, если их не кормят, не поят.[17]

В исследуемом нами регионе сведения о некоторых Мирских камнях действительно указывают на их помощь земледелию: у камней молились о хорошем урожае, о дожде. При этом в ряде обычаев можно видеть отголоски жертвоприношения. К тому же спрашивается, может ли отправление Духова дня у Мирского камня в деревне Иевлево указывать на функцию поклонения умершим предкам? Сведения о целебной силе воды, вычерпанной из выемок Мирских камней, почти не зафиксированы. Как некий отголосок подобного явления можно рассматривать тот факт, что после дождя деревенские дети бегали к Мирскому камню деревни Иевлево, чтобы забрать себе в ладони с камня остатки воды, накопившейся, по-видимому, в большой природной чаше камня.

Кроме названного выше Лешихина камня получена новая информация и о некоторых других камнях-чашечниках. К ним относится камень с двумя выемками, предположительно искусственного происхождения, в деревне Ловцы (Ростовского района), привезенный в деревню с поля под названием Золотая Горка. Углубления на этом камне напоминают мелкие, плоские блюдца. Они отличаются от основного вида выемок на камнях-чашечниках в Ростовском и Борисоглебском районах, к одной подкатегории с которыми, однако, должен относиться плоский камень из-под пола разрушенной церкви села Выползово (Переславского района).

Е.И. Якушкиным описывается камень с пятью ямками, пользующийся большим почетом в Пошехонском уезде [Якушкин, 1868, 161]. Очевидно, именно с данным камнем мы имели возможность познакомиться у бывшего села Федоринское (Пошехонского района), за рекой Сога, недалеко от города Пошехонье. Камень этот, называемый Федорин(ский) или Федосин камень, знаменит на всю округу — сюда приходили богомольцы за несколько десятков верст. Из найденных на нем углублений, три напоминают больше котелки, нежели чашечки, явно отличаясь от тщательно обработанных, сравнительно небольших углублений на камнях летописной территории мери. Изначально они могут оказаться и естественными, но без специальных исследований вопрос остается открытым. Однозначно, камень и блюдца на нем использовались для культовых целей. Верующие здесь молились, оставляли в одном из углублений камня деньги, вешали вокруг него на деревья крестики, пояса, завязки, ленты, серьги. Еще недавно на елке висела черная тесьма и женский платок. Даже в самую жару углубления наполнены влагой, а в двух самых больших блюдцах, закрытых плоскими каменными крышками, лежат до сих пор денежные пожертвования, монеты.

У камня стояла часовня в честь преподобной Федоры. По народному преданию, одному богобоязненному мужу здесь во сне явилась преподобная Федора, стоящая на камне, и повелела воздвигнуть здесь часовню. Проснувшись, мужчина заметил, что на гладком прежде камне появились углубления, возникновение которых местное население связывает с молящейся здесь преподобной Федорой: где касались камня  ее голова, руки и колени, образовались пять углублений. На этом же месте была сооружена часовня, к которой в престольный праздник из местной церкви направлялся крестный ход, и совершалось богослужение. Согласно легенде, Федоринский камень должен входить в категорию камней-следовиков, имеющих на себе углубления в виде отпечатков ступней, рук или головы человека, определенного святого, Иисуса Христа, Богоматери, Бога или же нечистой силы, черта, лешего, иного мифического существа.[18]

Камням–следовикам, точнее, дождевой воде, скапливающейся в углублениях камня, как правило, приписывается чудодейственная целительная сила, как и в случае Федоринского камня. Е.И. Якушкин упоминает, что знахари нередко вылечивали больных водой с камней «с дырами» [Якушкин, 1868, 161].[19] Сведения об использовании воды с камней для лечебных целей зафиксированы нами также в соседних областях, в Ивановской и Тверской, где дождевую воду из углублений широко использовали при лечении различных заболеваний.

Федоринский камень напоминает камень–следовик, лежавший раньше у часовни в деревне Кудрино (Переславского района), который считали святым. На этом камне имеется одна большая ямка и несколько маленьких ямочек. С ним связано касающееся многих камней поверие о том, что он растет: «Вроде, как бы он рос, а потом Господь наступил на этот камень, и он перестал расти».

Имеются некоторые сведения о культовых камнях с изображениями на них следов диких и домашних животных или птиц. К этой категории относится исторический Петухов камень в городе Угличе с большим следом петушиной лапы или двумя птичьими следами. Легенда гласит, что след на камне оставил громадный петух, предупреждающий горожан в полночь о каком-либо несчастье. В литературе имеются сведения о Петуховом камне[20] в окрестностях Углича с четким изображением следа лапы петуха на нем. Камень расположен в ручье, имеющем название Кека, а последнее можно, думается, сравнивать с эстонским kikas (kikka), kikk — «петух», с ливским  kik «ид.», подходит и финский kiekua, (редко) kiekata (петь, о петухе).

При наших полевых исследованиях получена также некоторая информация о камнях с изображением животных. В деревне Юрьевское (Ростовского района) рассказывают об исчезнувшем камне со «следами коров и овец». В Пошехонском районе археологами найден камень, по преданию, покрытый изображениями людей и животных. Известно, что изображения сбивались местными жителями, крошки разводились в воде, в которой купали младенцев [Аграфонов, 1993, 203].

Отдельно следует выделить категорию камней-петроглифов, куда на самом деле входит и часть камней-следовиков. Среди них выделяются камни с выбитой на них христианской символикой. В Ярославском крае, на реке Сабля (Переславского района), зафиксировано сведение о камне, на котором имеется изображение креста. Подобные камни с крестом (как и «камни-иконки», с искусно выбитыми на них изображениями святых и христианскими текстами) распространены в Ивановской и Костромской областях.

В Ярославском крае зафиксированы отдельные валуны с названиями, иногда и без них, входящие по той или иной причине в число культовых. К ним относится Лось-камень (Камень-Лось) за деревней Камышево, на реке Нерли (Волжской) (Переславского района). К деревне Ивкино, славящейся «девяносто девятью колдунами», относится камень Богатырь (Переславского района). В соседней местности Кижила была поговорка: «Терпельник, как Ивтинский камень». Ивкинский камень был сдвинут с бугра по Губернской дороге на другое место, разделив судьбу множества других культовых камней.

Число культовых камней Ярославского края отнюдь не ограничивается приведенными выше случаями. Помимо них, как из печати, так и из полевых сведений известны десятки камней, выделяемых чем-либо, однако требующих проверки на местности. Нашей экспедицией получены сведения о камнях Престол, Спаситель, Кобыла-камень (Кобылий камень), Бык-камень, о камнях со следом от ноги, со «следочком детским», со следами как гусиные лапки, с крестом и надписью и другие. К тому же есть уверенность, что далеко не все культовые камни еще найдены. К сожалению, часть святых камней, о которых исследователи даже не успели узнать, покинула нас уже навсегда.

Как удалось установить, что культовые камни Ярославского края имеют общие черты, по которым они могут связываться с традицией финно-угорских народов. Это же доказывается и наличием ряда субстратных названий у святых камней, вроде исторического камня под названием Мардас под городом Мышкин.[21] Уже само название Синий камень с предложенной выше этимологией и ареал его распространения говорят о том, что корни почитания явления должны уходить в глубокую древность. К тому же зафиксировано большое число субстратных названий финно-угорского происхождения близлежащих к камням земельных участков, рек и других природных объектов. Мы не можем согласиться с точкой зрения, что поклонение камням в Верхнем Поволжье появилось только в IX–X веках, вместе со славянскими переселенцами из Новгородской земли [Дубов, 1990, 106; Он же, 2000, 106]. Исключением из этого могли бы оказаться лишь камни-чашечники. Напротив, все свидетельствует в пользу того, что преемственность поклонения камням существовала здесь не только со времен мерян, но и до мерянского населения края [Комаров, 2003, 415–416]. Вполне подходящим и по отношению к Ярославскому краю является предположение Б.А. Рыбакова, высказанное относительно Новгородской земли: «Здесь были свои традиции, уходящие, быть может, в более глубокий исторический пласт представлений, чем славянское земледельческое язычество» [Рыбаков, 1988, 254]. Следовательно, при исследовании происхождения природных святынь не следует забывать, что поклонение природным объектам, например, камням, и связанные с ним традиции имеют глубочайшие общечеловеческие корни и бытовали у многих народов, включая славян. И что важно, почитание святых камней, окутанное православными формами богослужения, уже среди русского населения исследуемого региона продолжалось в ряде случаев до недавнего прошлого. А кое-где отголоски традиций живы до сих пор.

 

[1] Полевые исследования осуществлены в период 1989–2004 годов, в основном при финансовой поддержке Академии Финляндии (грант № 208098 за 2004 г.). Работа выполнена в рамках проекта Академии Финляндии «Этническое, языковое и культурное формирование Северной России» (№ 1208153).

[2] Основные положения статьи основаны на предыдущих работах автора: Ahlqvist Arja. Загадочные камни Ярославского края // Congressus Octavus Internationalis Fenno-Ugristarum. Jyväskylä, 10.–15.8.1995. Pars VII. Litteratura. Archaeologia & Anthropologia. – Jyväskylä. – 1996. – С. 247–255 [Альквист А., 1996]. Она же. Синие камни, каменные бабы // Journal de la Société Finno-Ougrienne, 86. – Helsinki. – 1995. – С. 7–32 [Альквист А., 1995]. Она же. Меряне, не меряне...(II) // Вопросы языкознания.– М. – № 3. – С. 83–96 [Альквист А., 2000]. В докладе использованы следующие основные работы: Бакаев А.М. Культовые камни Переславского Залесья // Проблемы изучения эпохи первобытности и раннего средневековья лесной зоны восточной Европы. – Иваново, 1996. – Вып. III. – С. 87–92 (Бакаев А.М., 1996); Бердников В. Синий камень Плещеева озера // Наука и жизнь. – 1985. – № 1. – С. 134–139 (Бердников В., 1985); Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси./ Глава: Культовые камни Ярославского Поволжья. – Л., 1990. – С. 101–106 (Дубов И.В., 1990); Дубов И.В. Культовый «Синий камень» из Клещина // Святилища: Археология ритуала и вопросы семантики. Материалы тематической науч. конф. Санкт-Петербург, 14–17 ноября, 2000 г. – СПб., 2000. – С. 100–106 (Дубов И.В., 2000); Комаров К.И. Древние боги Ярославской земли // Сообщения Ростовского музея. – Ростов, 2003. – Вып. XIV. – С. 413–426 (Комаров К.И., 2003); Матвеев А.К. Мерянская топонимия на Русском Севере — фантом или феномен?// Вопросы языкознания. – М., 1998. – № 5. – С. 90–105 105 (Матвеев А.К., 1998б), а также другая статья за 1998 год (Матвеев А.К., 1988а); Муллонен И.И. Топонимия Заонежья: словарь с историко-культурными комментариями. (Муллонен И.И., 2004, рукопись); Смирнов М.И. Старые боги // Доклады Переславль-Залесского Научно-Просветительного Общества. – Переславль-Залесский, 1919. – Вып. 4. – С. 7–8 (Смирнов М.И., 1919, а также другие его работы за 1922 и 1928 годы); Шорин М.В. О цветовой символике в связи с интерпретацией культовых камней // Новгород и Новгородская земля. История и археология: Тезисы науч.-практ. конф. – Новгород, 1988. – С. 94–97 (Шорин М.В., 1988а), а также другая статья за 1998 год (Шорин М.В., 1988б); Якушкин Е.И. Молитвы и заговоры в Пошехонском уезде // Труды Ярославского Губернского Статистического Комитета. – Ярославль, 1868. – Вып. 5. – С. 157–182 (Якушкин Е.И., 1868). К докладу привлечены также материалы работ следующих авторов: Аграфонов П.Г., 1993; Александров А.А., 2000; Афанасьев А., 1868; Буров В.А., 1997; Галушко Л.Г., 1962; Емельянов Л., 1998; Иванов К., Пуришев И., 1986; Курбатов А.В., 1995, 1996; Леонтьев A.E., 1996; Макаров Н.А., Чернецов А.В., 1988; Потехин И.Н., 1958; Рыбаков Б.А., 1988; Семенов Вл. А., 1986; Толстой Н.И., 1995; Третьяков П.Н., 1939; Уртанс Ю.В., 1987; Шевелев В.В., 1994; 1996; Шутова Н.И., 2000; Haavio Martti, 1950; Hautala Jouko, 1960; Kallasmaa Marja, 1996; Mansikka V.J., 1911, 1929; Salminen Johannes, 1994; Sarmela Matti, 1994; Siikala Anna-Leena [Сиикала А.-Л.], 1990; Tvauri Andres 1999; Uino Pirjo, 1997; Vaitkevičius Vykintas, 1998; Äyräpää Aarne, 1943. К тому же в докладе использован ряд источников и словарей, здесь отдельно не упомянутых.

[3] Кроме наших тверских находок, имеется сведения о наличии Синих камней в Торжокском районе Тверской области [см.: Курбатов А.В. Загадочные знаки на камнях // Отечество. Краеведческий альманах. – М., 2000. – С. 187], а также в Подмосковье [см.: Маланин И.Д. В Подмосковье обнаружены петроглифы! // Мир зазеркалья. – 2004а – № 6. – С. 12; Он же. Материалы разведки Синих камней Подмосковья в 2003 году // Краеведение и регионоведение: Межвузовский сб. науч. трудов. – Владимир, 2004б. – Ч. I. – С. 86–92].

[4] Житие преподобного Иринарха (ЖПИ) // Русская историческая библиотека. Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. Изд. 2. – СПб., 1909. – Т. XIII. – Стб. 1373.

[5] Там же. – Стб. 1373–1374.

[6] См.: Там же. – Стб. 1373. Ср.: Дубов, 1990, 101, 106; Ahlqvist, 1995, 13; Комаров, 2003, 418.

[7] См.: Муллонен, 2004 (рукопись). Автор упоминает также еще один из исторических пограничных Синих камней Карелии, расположенный в Святухе.

[8] Словарь русских народных говоров (СРНГ) / Гл. ред. Ф.П. Сороколетов. – СПб., 2003. – Вып. 37. – С. 331.

[9] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. –  М., – 1964–1973. – Т. III. – С. 624. См. также: Шорин, 1988а; Толстой, 1995, 398–401; СРНГ, 331.

[10] Itkonen E. (1), Kulonen U.-M. (2–3). Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja. 1–3. – Helsinki, – 2000. – 3. – С. 183; Rédei K. Uralisches Etymologisches Wörterbuch. Bd. I–II. (Bd. III: Register.). – Budapest, 1986­–1991. – С. 759.

[11] NA = Nimiarkisto. Yleiskokoelmat. Kotimaisten kielten tutkimuskeskuksen Nimiarkisto. Helsinki.

[12] Kalevala. Kuvittanut ja painatustyön ohjannut Akseli Gallen-Kallela. Porvoo, 1922. – С. 648. См.: Mansikka, 1911, 2, 13; Salminen, 1994, 9.

[13] О распространении камней-чашечников см. Uino, 1997, 94–95; Tvauri,1999, 115–121.

[14] См. также: ПСРЛ V = Полное собрание русских летописей. – СПб., 1851. – Т. V. – С. 73; Рыбаков, 1988, 254; Буров, 1997, 87–88.

[15] См., например: Äyräpää, 1943, 182–183, 186–188, 192, 201–202, 206; Haavio, 1950, 40–45; Hautala, 1960, 107, 109, 112; Уртанс, 1987, 72; Siikala, 1990, 159; Sarmela, 1994, 46, 48; Uino, 1997, 90, 95–100; Tvauri, 1999, 143–159.

[16] См., например: Äyräpää, 1943, 185–186, 189–190, 193–196, 202–203, 205; Hautala, 1960, 97–100, 105–109; Уртанс, 1987, 69; Sarmela, 1994, 48; Uino, 1997, 90, 97–99; Tvauri, 1999, 138–141, 160–162.

[17] См., например: Äyräpää, 1943, 186, 191, 194, 198–202, 205–206; Haavio, 1950, 42; Hautala, 1960, 106, 109–112; Siikala, 1990, 159; Sarmela, 1994, 48.

[18] О подобных камнях см., например: Семенов, 1986; Макаров–Чернецов, 1988, 86–88; Шевелев, 1994; Он же, 1996; Курбатов 1995; Он же, 1996; Шорин, 1998.

[19] См. подробнее: Емельянов Л. Возвращение легенды // Сельская новь. – 1998. – № 76. – 23 сентября.

[20] См. подробнее: Потехин И.Н. Две угличские легенды // Исследования и материалы по истории Угличского Верхневолжья. – Углич, 1958. – Вып. II. – С. 35–37. См. также: Дубов, 1990, 105; Он же, 2000, 105; Маланин, 2002, 188.

[21] Корсаков О. Культовые камни в окрестностях Мышкина // Опочининские чтения. – Мышкин, 1991. – Вып. I. – С. 52.

 

Материалы международной научной конференции (18–22 ноября 2004),

посвященные 100-летию со дня основания

Ярославского Императорского Русского Музыкального Общества.

Третьи Алмазовские чтения:

Роль творческой личности в развитии культуры провинциального города.

Ярославль: Ремдер, 2005 

Арья Альквист (Хельсинки)

О следах финно-угорской культуры на Ярославской земле (на основе данных топонимии). - С.  9-18 [1]

Ярославский край общепризнанно считается колыбелью мерянской культуры. Мерянскими племенами были заняты не только летописные территории окружностей озер Неро и Плещеево, в южных частях современной Ярославской области, но и большая часть всей Ярославской области. Сюда же примыкают значительные территории Костромской, Ивановской и Владимирской областей, некоторые районы Вологодской, Тверской и Московской областей.[2]

Началом мерянской этнокультурной общности предполагаются VI–VII века.[3] Согласно археологическим свидетельствам, меря была ассимилирована древнерусским населением уже в XI–XIII веках, за исключением финно-язычных «островков», преимущественно в лесном Заволжье.[4] Языковеды склонны видеть процесс ассимиляции в целом более длительным: предполагается, что местами меря сохраняла этноязыковой облик вплоть до XVI–XVII веков, даже до начала XVIII века.[5] Принадлежность мерянских языковых форм к финно-угорской языковой семье сомнений не вызывает.

При топонимическом исследовании региона в меньшей степени принято подчеркивать тот факт, что на Ярославской земле в разные периоды обитали не только мерянские, но и другие финно-угорские племена. Во-первых, не исключается параллельное с мерянами существование других финно-угорских группировок на той же территории.[6] Во-вторых, уже до мерянской культурной фазы на Ярославской земле обитали финно-угры. В раннем железном веке большая часть территории была обжита племенами дьяковской культуры, занимавшей значительные районы Верхнего Поволжья, Волго-окского междуречья, а также, возможно, Валдайской возвышенности.[7] Данная культура сложилась в I тысячелетии до н. э., в основном, на предшествующей финской основе культуры раннетекстильной (ранней сетчатой) керамики, но с участием балтийского компонента, прежде всего в южной части региона, включающего массив москворецких городищ. Вопрос о соотношении мери с носителями дьяковской культуры дискуссионен.[8] Племена культуры раннетекстильной керамики, распространенной на Верхней Волге с середины II тысячелетия до н. э., рассматриваются археологами как финно-угорские.[9] С середины III тысячелетия до н. э. в лесной зоне от Волго-камья до Прибалтики расселились волосовские племена[10], считаемые В.В. Седовым[11] древнейшими финно-уграми центральных частей России. К периоду волосовской культуры и культур раннего железного века, то есть, ко II–I тысячелетию до н. э. Седов и относит древнейший финно-угорский гидронимический пласт региона. Часть ученых считает (пра)финно-угорскими по языку более ранних носителей культур ямочно-гребенчатой керамики, распространившейся на огромной территории северной части Евразии со второй половины IV тысячелетия до н. э.[12]

Дорусская топонимия Ярославской земли выделяет мощный пласт финно-угорских географических названий в виде десятков топонимических суффиксов, детерминантов, а топонимические основы субстратного происхождения насчитывает тысячами. Определенные топонимические материалы, подобно археологическим находкам, должны иметь связь с каким-либо конкретным населением. Это обстоятельство находит свое отражение в неоднородности субстратной топонимии до славянского происхождения Ярославщины. На основе широких сравнений топонимических элементов определенные из них можно с достаточно большой долей уверенности отнести к различным слоям топонимии.

Топонимия исследуемой территории предоставляет нам языковые элементы, относящиеся, во-первых, к непосредственно дославянским языковым формам, к субстрату, который, как правило, следует относить именно к мерянскому языку. Несмотря на то, что язык на такой большой территории, несомненно, однородным быть не мог, всю Мерянскую землю объединяет ряд «общемерянских» черт, на основе которых можно обоснованно говорить о неком мерянском языке. Из «Жития Леонтия Ростовского» известно, что в Ростовской земле, на летописной территории мери, этот язык именовался в XI веке именно «мерьским».[13] Во-вторых, в топонимии Ярославской земли наблюдаются явно более древние языковые элементы финно-угорского происхождения, которые следует отнести или к домерянскому субстрату, то есть, субсубстрату, или, частично, к какой-либо архаической языковой форме, возможно присутствующей в том же географически достаточно обширном районе еще в мерянское время. В любом случае вся субстратная топонимия должна была передаться славянскому населению именно посредством мерян или частично через какое-то другое, одновременно проживающее здесь племя (племена).

На данной стадии исследования определенные топонимические элементы Ярославского края можно интерпретировать как исконно мерянские. В первую очередь к ним относятся речные названия Вёкса, Векса и суффикс -(V)хта, -(V)гда, образующий названия рек. Распространение этих топонимических компонентов хорошо совпадает с археологическим ареалом мери, позволяя более или менее тесно связывать их как одно целое. Главным несоответствием является определение северной границы расселения мери, археологией пока не восстановленной.[14] По топонимическим данным, северную границу следовало бы отнести до окрестностей самого города Вологды, где имеется как элемент Вёкса (дважды), так и суффикс -(V)хта, -(V)гда (в самом названии реки и города Вологда).

Гидроним Вёкса, Векса общепризнанно рассматривается как лексический элемент мерянского происхождения, считается индикатором «меряничности».[15] Данным географическим термином указывается на «проток; реку, вытекающую из озера и соединяющую два водоема». Элемент распространен по всей территории, определенной по другим критериям (в основном археологическим) как мерянская. В обшей сложности, число речных названий Вёкса, Векса превышает десять. Название Вёкса носит исток всех великих озер мерянской территории, а именно Неро и Плещеево в Ярославской области, Галичского и Чухломского — в Костромской. К тому же в Ярославской и Костромской областях известен ряд других Вёкс. Самые северные Вёксы имеются в окрестностях г. Вологды, где их зафиксировано две,[16] а самая южная Векса (Вёкша) относится к северу Московской области.

Происхождение гидронима Вёкса, Векса до сих пор не имеет достаточно уверенного объяснения. Его принято сопоставлять с коми вис (виск-) «проток, соединяющий озеро с рекой; исток»[17] или с марийским (диалектным) -iksa «залив; бухта; залив реки, который на лето пересыхает; озеро, из которого вытекает река; маленькая река, соединяющая два озера или болота и т. п.» с прибавленным протетическим в-.[18] На территории расселения других финно-угорских народов имеется целый ряд очень похожих речных названий со схожей географической обстановкой: сравни, например, название реки Vuoksi (по-фински, vuoksi — «прилив, (большая) река, проток» от vuo «течение, поток») в Карелии, с которым мерянский гидроним иногда и связывается.[19] Однако именно в такой фонетической форме Вёкса (Векса) элемент относится только к Мерянской земле.

Распространенность речного суффикса, форманта -(V)хта, -(V)гда, сосредоточена на  Мерянской земле. На территории Ярославской области протекают реки с названиями вроде Воэхта (Воехта), Выжегда, Елогда, Изохта, Ирехта, Курохта, Пелехта, три реки Печегда, Сонохта (Санахта, Соногда?), Ушехта. С той же суффиксацией встречаются речные названия и в других постмерянских территориях — в Ивановской области: Молохта, Нерехта, Сулихта, Шижегда (Шижехта); в Костромской области: Инзохта, Колохта, Нендохта, Нерехта, Норохта, Печехта, Тоехта; во Владимирской области: Ильмохта (Ильмахта), Нерехта, Печегда, Судогда; в Московской области: Ишмехта (Ишхмехта), Шимахта (Шихмахта), возможно, отождествляемое с названием реки Шибахта (Шибохта); в Тверской области: Нерехта, Печухта, Тумахта; в Вологодской области: Вологда, Шейбухта.

Обращает на себя внимание факт, что у гидронимических моделей на -(V)хта, -(V)гда и -(V)кса, -(V)кша имеется множество идентичных топооснов: сравни, например, речные названия Молокша (одно из которых относится к Ярославской области, а второе — к Костромской) с названием реки Молохта (Ивановской области); речные названия Колокша (два из которых относятся к Ярославской области, а третье — к Владимирской) с названием реки Колохта (Костромской области); речное название Серокша (Сорокша?) (Ярославской области) с названием реки Серохта (Сорохта) (Костромской области) и с названием деревни Сорохта (Ивановской области), название реки Вижекша (Выжегша) (Владимирской области) с названиями рек Выжегда (одно из которых относится к Ярославской области, а второе — к Ивановской). Существуют также примеры спорадической вариативности данных компонентов, сравни: варианты названия реки Молокча, а именно: Молохча, Молохта, Молокша (Московской области), или название жителей деревни Ворокса (Ярославской области), а именно ворогодские (< *Ворогда).

Согласно нашим исследованиям, гидронимическая модель на -(V)хта, -(V)гда является фонетической инновацией более древней гидронимии на -(V)кса, -(V)кша. Данная фонетическая закономерность находит аналогии в прибалтийско-финских языках: с фонетической точки зрения сравни, например, финский (устаревший) laksi ~ (современный) lahti «залив». Центр обновления сосредоточен именно на бывшей мерянской территории, а значительно слабее оно выражается на других участках распространения субстратной топонимии финно-угорского происхождения в России: отдельные гидронимы на -(V)хта, -(V)гда имеются в Мещере, на Севере России, а к Белозерью относится гнездо с данной гидронимией.

Более древняя гидронимия на -(V)кса, -(V)кша представлена в Ярославской области такими названиями рек, как Верекса, Ворокса, Ворокша, Инекша, две реки Колокша, Лебакша, Молокша, Надокса, Селинокса, Серокша, Соекша, Шелекша, или в названии омута Керакса. Ареал гидронимии на -(V)кса, -(V)кша явно шире ареала на -(V)хта, -(V)гда, и распространяется от центральных территорий России на Север и Северо-запад. В.В. Седов[20] отмечает наибольшую концентрацию этой гидронимии в ареале волосовской культуры. [21]  Гидронимия же на -(V)хта, -(V)гда захватывает центральные части ареала на -(V)кса, -(V)кша, частично чересполосно с ним.

Данную гидронимическую цепь можно проследить еще на одно звено дальше. Имеются веские доказательства того, что гидронимия на -(V)кса, -(V)кша развивалась на основе широко распространенного на былых финно-угорских территориях топонимического ряда на -(V)с, -(V)ш. Соответственно И.И. Муллонен на основе вепсских материалов считает обоснованным говорить о едином форманте -Vс / -Vкса:[22] речь идет о законах фонотаксиса, согласно которым -Vс (s) выступает в позиции абсолютного конца слова, а -Vкса (kse) — в гласной основе.[23] Сравни: варианты гидронимов Вепсской земли типа Ilmas(oja) (вепсский oja — «ручей»), Ильмас ~ Ильмакса; Mundus(d´ogi) (вепсский jogi, ďöģi «река») ~ Мундукса; Tänus, Тянуса ~ Тянукса. Нам кажется, что формант -(V)кса, -(V)кша можно рассматривать как родительный падеж окончания -(V)с, -(V)ш, возникшего по той же модели, как и в современных прибалтийско-финских языках: сравни, например, финский kannas: (род.) kannaksen «перешеек». Для осуществления данной закономерности потребовалось прибавление к гидронимам на -(V)с, -(V)ш, вероятно, детерминанта со значением «река». Надо подчеркнуть, что только часть гидронимов данной модели подвергалась изменениям.

На основе того, что среднероссийская гидронимия на -(V)хта, -(V)гда мерянского происхождения, следует думать, что топоосновы при данном форманте входили в активный словарный запас мерянского языка. При этом надо помнить, что часть данных топооснов с уверенностью восходит к словарному запасу домерянских жителей территории, в том числе к языку «использователей» гидронимии на -(V)кса, -(V)кша. Некоторые из речных названий на -(V)хта, -(V)гда были особо продуктивными. Одни из них — это речные названия Печегда: три одноименных реки относятся к Ярославской области, а четвертая — к Владимирской. Параллельным к данному гидрониму являются речные названия Печехта Костромской области и Печухта Тверской области. Топооснова Печ(V)-, иногда Пич(V)-, обозначает «сосна; сосновый» и сопоставима с мордовским (эрзя) pitše, (мокша) pitšä «сосна; сосновый».[24]

Широко распространенным является также речное название Нерехта, встречаемое в Костромской, Ивановской, Владимирской и Тверской областях. К Костромской области относится еще река Норохта. Та же топооснова Нер(V)- фигурирует в Ярославской области, где расположено озеро Неро (Нэро) и протекают две реки Нерль (Нэрля) — волжская и клязьминская, служившие водными путями к великим озерам области. К близлежащим территориям относятся также такие названия, как озеро Нерское и река Нерская (Мерская) (Московская область); известен арготический вариант названия Галичского озера, а именно Нерон (Мирон) (Костромская область).

Топооснова Нер(V)- закономерно указывает на существование в настоящее время или в древности озера с относительно большими размерами по сравнению с другими водоемами микрорегиона. Согласно нашим исследованиям, основа Нер(V)- имеет первоначальное значение «великое, большое озеро». Основа должна считаться первоначально двухсложной Инер(V)-: первая часть, атрибут Ин(V)-, которой сравнима с уральским enä «большой», а вторая часть представляет озерный суффикс -ер(V), -ор(V), восходящий к финноволжской *järwä «озеро». Из современных финно-угорских языков ближе всего подходит мордовский: сравни (эрзя) ińe, (мокша) ińä «великий, большой» и (эрзя) eŕke, (мокша) äŔkä, jäŔkä «озеро» (-ke, -kä являются уменьшительными суффиксами), а также марийский (запад.) jär, (вост.) jer «озеро». Сравни лимнонимы Инерка, Инарка, Имерка и т. д. в Мордовии. Переход Инер(V)- >Нер(V)- мог произойти уже в славянское время, возможно, на основе переноса ударения с первого слога на следующий; сравни колебание ударений в наше время: Нéро (Нэ́ро) ~ Нерó (Нэрó).

Прилагательные–определения со значением «великий, большой» имеют широкое использование в лимнонимии в целом. Таким образом, помимо четырех крупных озер Мерянской земли, в Центральной России, а именно в восточной части Тверской и в северной части Рязанской области, имеются два других озера тех же размеров (более 48 км2), носящих оба русское название Великое.[25]

Несмотря на то, что подобные топоосновы, как Печ(V)-, Пич(V)- или Нер(V)-, были широко распространенными именно в мерянское время, трудно отвергать, что они не входили в словарный запас уже более древних жителей региона.

Один из распространенных гидронимов на -(V)кса, -(V)кша — это название трех рек Колокша (первые две в Ярославской области, третья во Владимирской). Топооснову Кол(V)- принято сопоставлять с марийским kol «рыба».[26] Однако существуют летописные варианты названия владимирской реки Колокша, а именно Калакша и Кулакша. Фонетически эти формы можно сопоставить не только с марийским апеллятивом, но и с его соответствиями в других финно-угорских языках: сравни финский, карельский, вепсский, эстонский kala «рыба»; мордовский kal «id»[*] или даже хантыйский, мансийский kul «id». На основе распространения понятно, что элемент Кол(V)- должен быть хорошо известен уже домерянскому населению центральных частей России. Название реки Колохта (Костромской области) с мерянской суффиксацией показывает, что слово входило в активный словарный запас и мерянского языка.[27] Более архаичным должно быть параллельное им название северной реки Kolosjoki (финский, карельский joki «река»).

Из числа суффиксов, образующих названия поселений, выделяется -бол(V), -бал(V), -пол(V), -пал(V), традиционно считающийся одним из признаков меряничности или мерянским индикатором.[28] Согласно же О.В. Вострикову,[29] для Волго-Двинского междуречья мерянское происхождение данного форманта не исключено. В пределах Волго-Клязьминского междуречья данный ойконимический суффикс действительно часто сопутствует археологически доказанным поселениям мери.[30] Ареал компонента, однако, значительно шире, он доходит до Севера и Северо-запада России. К тому же этимология суффикса до сих пор не имеет однозначной интерпретации.[31]

На Ярославской земле имеется заметное число названий населенных пунктов, образованных по данной модели. Часть селений уже не существует, а часть ойконимов имеет дополнительную русскую суффиксацию. К летописным территориям мери относятся ойконимы вроде села Брембола, поле и овраг Бремболка, деревня Воробол (Вороболово, Воробылово), село Пужбол (Пужболо, Пужбола), деревня Тощебылово (Тощебулово), пустошь Курдобалово, пожня Шудобол, к Угличскому уезду — ойконим Куткобал. К ярославскому течению реки Волги относятся названия: село Толгобол (Толгоболь, Толгобола), деревня Искробол, Шачебол (Шачеболо), деревня Яхробол (Яхробола, Яхроболо). На севере Ярославской области фигурируют: деревня Пачебол (Пачеболка), село Ракоболь (Ракобол), деревня Картополово, селение Мушпала (Мушпал, Мушпол), местность Патроболы (Патраболье), параллельным названием которой является ойконим Патробал в Белозерье.

Топоосновы данной модели мерянской территории и Русского Севера указывают на разные языковые источники. Корни модели на мерянской территории могут оказаться и древнее мерянского времени. Обратим внимание на топооснову Пач(V)-, Поч(V)- в ойкониме Пачебол(ка) Пошехонского района. Параллельное ему название относится к Ивановской области, где имеется деревня Почепалово. На основе как чисто языковых, так и ландшафтно-растительных наблюдений с учетом общих принципов номинации мы пришли к выводу, что в основе Пач(V)- представлен один из вариантов названия дерева «сосна». Тогда как представленная выше мерянская топооснова Печ(V)-, Пич(V)- «сосна; сосновый» показывает связь с мордовским, основа Пач(V)- с тем же значением имеет более архаичное начало, указывая из современных финно-угорских языков прежде всего на саамский (северный) bœcce «(кондовая) сосна».

Как второй пример топооснов ойконимии на -бол(V) можно представить однозначно этимологизируемый компонент Яхр(V)- в названии деревни Яхробол. Значение основы Яхр(V)-, Ягр(V)- единодушно определяется как «озеро», и, следовательно, название расположенной на берегу Яхробольского озера деревни переводится как «озерная (деревня)».[32] Топооснова сравнивается с финноволжским апеллятивом *järwä «озеро», и, как правило, при этом указывается на его саамское соответствие jaw're «id». Основа фигурирует в топонимии Ярославской земли — в водных названиях типа озеро Ягра (озеро, болото Ягорбское) с речкой Ягорба или же река и одноименная гора Яхрома Переславского края, имеющая три параллельных названия в Московской (где также город), Владимирской и Тверской областях, — все они имеют или имели в древности связь с озерами. Компонент Яхр(V)-, Ягр(V)- считается обычно по происхождению именно мерянским.[33] При этом следует обратить внимание на его архаичность.[34] Соотношение данного «озерного компонента» с другим озерным показателем, а именно с суффиксом -ер(V), -ор(V), представленным выше в топооснове Нер(V)-, будет обсуждаться в другой связи.

Исконно мерянским ойконимическим суффиксом мы склонны считать компонент -ла, как соответствие которому следует рассматривать прибалтийско-финский суффикс -la, -lä, -l, широко образующий названия населенных мест. Данный суффикс выступает, во-первых, в некоторых объединениях поселений, таких, как Кижила (Тижила) — местность, группа из более двадцати деревень в северо-западном углу Владимирской области, на самой границе с Ярославской областью, или историческая волость Кинела на территории современной Московской области. Во-вторых, имеются названия населенных мест, из которых к Ярославской области относятся такие, как деревни Рохмала (Рохмола, Рохма), Согила (Согило), пустошь Хмыла или же бывшее село Тенгола, сравниваемое с названием деревни Тенгола Вотской пятины и с ойконимом Tenhola в Финляндии.

Крайне распространенным на летописной территории мери (на юге Ярославской, на западе Ивановской областей) является название частей населенных пунктов Кундыла, Кундылка, Кундыловка, Кундиловка с различными другими вариантами. В данной ойконимии выделяется суффикс -ла, как можно видеть, сравнивая с данными микроойконимами название исторического конца Кунда в Ростове Великом. Кундыла понимается как «расположенная отдельно от остального селения группа домов». Мы связываем основу Кунд(V)- с финно-угорской основой *kunta «родня, семейство, общество»: сравни, например, финский kunta «коммуна, община». Слово выступает в прибалтийско-финских языках как вторая часть сложных слов: сравни финский kulmakunta «край, местность, угол», kyläkunta «селение; жители деревни, села». Подобные значения имеют карельский -kunta, -kunda, вепсский -kund.[35]

С какими финно-угорскими языками субстратная топонимия Ярославского края имеет сходство? Материалы, в которых можно видеть именно мерянское начало, имеют сходство, прежде всего, как с финноволжскими языками (мордовским, марийским), так и прибалтийско-финскими.[36] Архаические черты топонимии указывают на северные финно-угорские языки, в том числе на финно-пермские и саамские языки. Вопрос о том, являются ли эти языковые элементы частично домерянским субстратом или наследием других финно-угорских группировок, живших здесь параллельно с мерянами, остается открытым.

Наряду с этнонимом меря у нас относительно Ярославского края на руках один единственный дославянский этноним — чудь. Он относится к Ростову Великому, указывая на его историческую окраину, называемую Чудской (Чютцкой) конец. При этом следует помнить, как Чудской (Чуцкий) стан в Кашинском уезде Тверской губернии, так и Чудскую волость к северу от города Галич Костромской области, жители которой еще в XIV веке говорили «по-чудски».[37] Следует думать, что данное название зафиксировано не зря, под ним, вероятно, действительно имелась в виду некая другая, отличающаяся от мери, народность. Согласно Е.А. Рябинину, под собирательным именем «чудь» могли скрываться вполне реальные и отличающиеся друг от друга финно-угорские группировки, часть племенных названий которых не отразилась в письменных источниках.[38]

Существование некой «чуди» могло бы отчасти объяснить нам наличие разных топонимических слоев в исследуемом регионе. Если более свежий слой субстратной топонимии Ярославского края относится именно к мерянскому языку, то предположительно думается, что более архаичные, тянущиеся к северу элементы, могли бы оказаться наследием чуди. Чудь может иметь более древние корни на территории, нежели меря, и она могла оставаться здесь еще параллельно с мерянским населением. При этом возникает вопрос о соотношении чуди с какой-нибудь определенной археологической культурой, возможно дьяковской.

 

[*] «id» = «идентично».

 

[1] Исследование выполнено в рамках проекта Академии Финляндии «Этническое, языковое и культурное формирование Северной России» (№ 1208153). Полевые исследования осуществлены в течение 1989–2004 годов, в основном, при финансовой поддержке Академии Финляндии (грант № 208098 за 2004 г.).

[2] См.: Леонтьев А.Е. Археология мери. К предыстории Северо-Восточной Руси // Археология эпохи великого переселения народов и раннего средневековья. – М., 1996. – Вып. 4.  –  С. 26/ карта, 269, 292.

[3] Там же. – С. 22, 37, 293–294.

[4] Рябинин Е.А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси. К истории славяно-финских этнокультурных связей. Историко-археологические очерки. – СПб., 1997. – С. 186, 196.

[5] Востриков О.В. Финно-угорский субстрат в русском языке. – Свердловск, 1990. – С. 20; Ткаченко О.Б. Мерянский язык. – Киев, 1985. – С. 7. Ср. также: Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. – Л., 1970.– С. 135.

[6] См.: Рябинин Е.А. Указ. соч. – С. 192–195; Леонтьев А.Е. Указ. соч. – С. 269–270.

[7] Археологическая карта России. Ивановская область / Авт.–сост. К.И. Комаров. – М., 1994. – С. 41.

[8] См.: Рябинин Е.А. Указ. соч. – С. 150–153.

[9] Археологическая карта России. – С. 40–41.

[10] Там же. – С. 24, 27.

[11] Седов В.В. Гидронимические пласты и археологические культуры Центра // Вопросы географии. – 1974. Сб. 94. – С. 24–25.

[12] Археологическая карта России. – С. 20, 34.

[13] См., например: Третьяков П.Н. Указ. соч. – С. 139.

[14] См.: Леонтьев А.Е.. Указ. соч. – С. 269, 292.

[15] См., например: Попов А.И. Географические названия (Введение в топонимику). – М.–Л., 1965.– С. 89–90; Он же. Названия народов СССР. Введение в этнонимику. – Л., 1973.– С. 101; Матвеев А.К. К этимологии коми–зыр. вис- (виск-) // Acta Linguistica Academiae Scientiarum Hungaricae. –Budapest, 1974. – Tomus XXIV. – С. 255–259; Он же. Мерянская топонимия на Русском Севере — фантом или феномен? // Вопросы языкознания. – 1998. – № 5. – С. 96–97, 103; Востриков О.В. Субстратная географическая терминология в русских говорах и топонимии Волго-Двинского междуречья // Вопросы ономастики. – Свердловск, 1980. – С. 73; Ткаченко О.Б. Указ. соч. – С. 55–56; Ahlqvist A. [Альквист А.] Мерянская проблема на фоне многослойности топонимии // Вопросы языкознания. – 1997. – № 6. – С. 26, 31.

[16] Матвеев А.К. Мерянская топонимия на Русском Севере… – С. 96–97, 103.

[17] См.: Попов А.И. Географические названия… – С. 89–90; Матвеев А.К. К этимологии коми–зыр. вис- (виск-).

[18] См., например: Ahlqvist A. Мерянская проблема на фоне многослойности топонимии. – С. 26; Она же. Меряне, не меряне... // Вопросы языкознания. – 2000. – № 2. – С. 19; Там же. – № 3. – С. 84.

[19] См. : Попов А.И. Указ. соч. – С. 89; Ткаченко О.Б. Указ. соч. – С. 55.

[20] Попов А.И. Топонимика древних мерянских и муромских областей // Географическая среда и географические названия: Сб. статей. – Л., 1974. – С. 25–27.

[21] Ср. также: Муллонен И.И. Топонимия Присвирья. Проблемы этноязыкового контактирования. – Петрозаводск, 2002. – С. 290–293.

[22] Муллонен И.И. Указ. соч. –С. 217–222, 232.

[23] Седов В.В. Указ. соч. –С. 25–27.

[24] Ср. также: Europaeus D. E. D. Tietoja suomalais-ungarilaisten kansain muinaisista olopaikoista // Suomi. Toinen Jakso. –Helsinki, 1868. – С. 56–58, 112—113.

[25] См. подробнее: Ahlqvist A. Merjalaiset — suurten järvien kansaa // Virittäjä. – 1998. – № 102. – С. 24–55. Ср. также: Муллонен И.И. Указ. соч. – С. 271–282.

[26] См.: Vasmer M. Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas. III. Merja und Tscheremissen / Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. – Berlin, 1935 (переиздание, 1971). – Band I. – С. 388, 400; Матвеев А.К. Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема // Вопросы языкознания. – 1996. – № 1. – С. 22.

[27] См. также: Ткаченко О.Б. Указ. соч. – С. 175.

[28] См.: Vasmer M. Beiträge zur historischen Völkerkunde Osteuropas. – С. 416; Попов А.И. Названия народов СССР. – С. 101; Он же. Топонимика древних мерянских и муромских областей // Географическая среда и географические названия: Сб. статей. – Л., 1974. – С. 15–16, 22-23; Ткаченко О.Б. Мерянский язык. – С. 61–62; Матвеев А.К. Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема. – С. 6; Он же. Мерянская топонимия на Русском Севере. – С. 91.

[29] Востриков О.В. Субстратная географическая терминология… – С. 72–73.

[30] См.: Леонтьев А.Е. Археология мери. – С. 26.

[31] См.: Ahlqvist A. Мерянская проблема на фоне многослойности топонимии. – С. 26; Она же. Меряне, не меряне... // Вопросы языкознания. – 2000. – № 2. – С. 18, 18–34.

[32] См., например: Попов А.И. Названия народов СССР. – С. 101; Он же. Топонимика древних мерянских и муромских областей. – С. 18–19; Ткаченко О.Б. Указ. соч. – С. 53, 181; Матвеев А.К. Субстратная топонимия Русского Севера и мерянская проблема. – С. 9.

[33] См.: Попов А.И. Топонимика древних мерянских и муромских областей. – С. 18; Седов В.В. Указ. соч. –С. 30–32.

[34] Ср. также: Попов А.И. Топонимика древних мерянских и муромских областей. – С. 13–28.

[35] См. подробнее Ahlqvist A. Субстратная лексика финно-угорского происхождения в говорах Ярославско–Костромского Поволжья // Studia Slavica Finlandensia, Tomus XV. Studia Slavica Finlandensia in Congressu XII Slavistarum Internationali Cracoviae anno MCMXCVIII oblata. – Helsinki, 1998. – С. 8–10.

[36] См. также: Попов А.И. Названия народов СССР. – 101; Попов А.И. Топонимика древних мерянских и муромских областей. – С. 23–24; Ткаченко О.Б. Указ. соч. – С. 185–192.

[37] См.: Третьяков П.Н. Указ. соч. – С. 139; Попов А.И. Названия народов СССР. – С. 98–101.

[38] Рябинин Е.А. Чудские племена Древней Руси по археологическим данным // Финно-угры и славяне. Докл. первого советско-финляндского симпозиума по вопросам археологии 15–17 ноября 1976 г. – Л., 1979. – С. 100.

 

Материалы международной научной конференции (10-11 ноября 2006),

посвященной 160-летию

начала педагогической деятельности К.Д. Ушинского в Ярославле.

Четвертые Алмазовские чтения:

Роль творческой
личности в развитии культуры провинциального города.

- Ярославль: Ремдер, 2007

 

М. Ферретти (Италия)

Ярославский рабочий Василий Иванович Люлин: взгляд с точки зрения генезиса сталинизма. - С. 77-88

Ночью 11 июня 1929 года сотрудники ОГПУ, могущественной силы, охранявшей советский строй, постучали в дверь дома рабочего в предместье Забелицы, расположенного на окраине Ярославля около известнейшей городской ткацкой фабрики «Красный Перекоп». Они пришли, чтобы арестовать Василия Ивановича Люлина, токаря данной фабрики. После обыска жилища сотрудники ОГПУ отметили «плохонькую добычу»: несколько писем, записную книжку, пропуск, воинскую книжечку, документ удостоверения личности. Приказ об аресте был дан посредством срочной депеши.

Кем был Василий Иванович Люлин? И почему он нагонял такой страх на властные и партийные советские органы?

Токарь Люлин работал в механической мастерской «Красного Перекопа» Ярославской Большой Мануфактуры — одной из самых старых русских ткацких фабрик, которая славилась своими революционными традициями. Основанная во времена Петра Великого, когда Ярославль, процветающий городок, удобно расположенный на основной Волжской судоходной артерии, был одним из главных торговых центров страны, Мануфактура, как и остальные предприятия, преодолев период упадка в первой половине XIX века, благодаря бурному развитию экономики в конце века, утвердилась в качестве ведущего текстильного предприятия. Она была в числе предприятий, представленных Россией на Парижской выставке 1900 года, где была лучшей не только по качеству своей продукции — пряжи, текстиля и ситца, но и, главным образом, по социальной политике в отношении рабочих, получив престижные награды, среди которых был даже Гран При.

Чтобы дать приют коллективу, вокруг фабрики построили различные жилые здания, которые, если и не обеспечивали всех, все же частично решали жилищный кризис. Для удовлетворения элементарных потребностей существовала продуктовая лавка и столовая с горячим питанием, а для соблюдения личной гигиены — ванные комнаты общего пользования. Кроме того, Мануфактура имела госпиталь, что было большой редкостью в те годы, с амбулаторией и родильным отделением, богадельню для пожилых и все для содержания детей: ясли, куда трудящиеся могли отдать детей на время работы, детский сад и трехгодичная школа, посещая которую дети учились читать и считать, петь и молиться, девочки — готовить, а мальчики — заниматься физическим трудом.

Для тех, кто уже работал, существовали вечерние курсы. При школе была также библиотека, которой в, в первую очередь, реально пользовались служащие. Библиотека насчитывала немногим более двух тысяч томов книг, имелись различные газеты и журналы. Кроме книг вероисповедания и молитвенников, была внушительная секция актуальных книг по истории, географии, естественным наукам. Самой богатой была, конечно, художественная проза, включавшая произведения русских и зарубежных авторов от В. Гюго, А. Дюма, Э. Золя, Ч. Диккенса и В. Скотта до Верти (Мастро Дон Джезиальдо) и «Божественной комедии» Данте.

Мануфактура заботилась и о досуге рабочих, чтобы избавить их от пьянства. В дни праздников устраивались коллективные  чтения, концерты и разножанровые спектакли. Летом занимались спортом на свежем воздухе в фабричном парке под аккомпанемент музыки. Время от времени организовывались танцевальные вечера, в которых принимали также участие жители города. Мануфактура не забывала заботиться и о душах своих служащих: на территории фабрики были возведены три церкви.

В те времена, на рубеже 1920-х годов, на которые приходится освещаемое здесь событие, Мануфактура, насчитывающая более чем десять тысяч рабочих, была самым главным предприятием города, в котором проживало немногим более ста тысяч жителей. Среди трудящихся мануфактуры был и Василий Иванович Люлин, который был не просто рабочим, а продолжателем рабочей династии, рабочим второго поколения, которое составляло истинный рабочий класс и на которое, согласно точке зрения большевиков, должна была опираться советская власть.

Его отец, Иван Егорович (Егорьевич), изначально был бедным крестьянином Владимирской области. Пользуясь возможностью избавиться от рабства, он покинул родную деревню, чтобы идти работать на фабрику. К слову, он проработал на ней более тридцати лет, до конца своих дней.

Через три года к нему приехала жена, Марфа Поликарповна, бедная крестьянка той же деревни, пришедшая на фабрику в качестве крутильщицы и также проведшая здесь всю жизнь. Семья Люлиных жила в «конурке» первого этажа одного из зданий, построенных из красного кирпича и предназначенных для проживания рабочих (в комнатушке № 8 восьмого корпуса). Здесь весной 1899 года и родился Василий, последний из четверых сыновей. Выросший среди рабочих, Василий, в тринадцать лет окончив начальную школу, следует на фабрику по стопам брата Егора, который был двумя годами старше. Работает сначала вязчиком нитей, потом, с 1915 года — прядильщиком. Он образцовый рабочий, преданный труду, никогда не опаздывающий по утрам, почти никогда не отсутствующий на рабочем месте и — настоящий обличитель. Эта приверженность рабочей дисциплине, которая, кажется, принципиально отличает его, рабочего второго поколения от отца, который, будучи отличным работником и в 1911 году награжденный за заслуги перед предприятием, с трудом подчинялся производственному ритму. Как доказательство — часто повторяющиеся отлучки и паузы, которые допускались Иваном Егоровичем во время работы на фабрике в виде увольнений на короткий срок, чтобы потом вновь быть принятым на работу.

Образцовый рабочий, Василий Иванович, кажется предназначенным использовать свои способности для долгого подъема по социальной лестнице.  Чтобы стать настоящим специалистом, он стремится улучшить свою квалификацию. В 1916 году Люлин покидает текстильные цеха Большой Мануфактуры, чтобы войти в качестве ученика токаря в механический цех фабрики, где остается до конца октября 1918 года, момента мобилизации его в отряды продразверстки.

Согласно некоторым данным, во время Первой мировой войны Василий вращался в тайных кружках социал-демократов, являясь частью их актива. Потом, после революции, он станет членом партии большевиков. Во время гражданской войны Люлин сражался как стрелок в Красной Армии. Защищая Советскую власть, он готов был отдать за нее жизнь. В лагере бойцов Люлин был завербован сектором пропаганды и в 1921 году послан в Москву обучаться на краткосрочных четырехмесячных курсах специалистов, организованных Университетом Свердлова.

Его пребывание в партии, однако, долго не продлилось. После окончания гражданской войны, во время чистки 1921 года, Люлин был дискредитирован, согласно некоторым документам, своими антисоветскими высказываниями (резолюциями), о которых, однако, на тот момент не было известно ничего определенного.

Люлина практически лишили возможности выполнять ответственные поручения в виде активной политической работы, а также возможности применить знания, полученные им в школе подготовки партийных специалистов в годы высочайшей нестабильности, когда Советская власть отчаянно искала надежных людей на всех уровнях.

По этой же причине, после демобилизации, в сентябре 1922 года, Василий Иванович возвращается на фабрику, где возобновляет работу в качестве ученика токаря до тех пор, пока через несколько месяцев, в мае 1923 года, он займет должность токаря в механическом цехе.

Мало сведений о нем остается до конца 1927 года. Последующий рапорт, составленный ОГПУ в 1929 году, лаконично удостоверяет, что Василий Иванович замечен уже в 1924 – 1925 годах «как несогласный», однако в рапорте не раскрываются подробности. Мы знаем из тех же самых записей, что, будучи отстраненным «на второй план» от политической деятельности, он все же был связан с фабричным комитетом, например, числился среди организаторов фабричного кооператива.

Мы располагаем многочисленной информацией о периоде с 1927 по 1929 годы, когда Василий Иванович становится лидером рабочих фабрики, рупором скрытого их недовольства политикой индустриализации. Не добившись другими методами, чтобы он замолчал, в июне 1929 года власти приказывают арестовать «смутьяна». В этот период ревностные осведомители «шныряют» вокруг Люлина, готовые ловить любое сказанное и даже не сказанное им слово, составляют и передают в ОГПУ подробные рапорты.

Прежде, чем вникнуть в суть происходящего, придется кратко напомнить контекст, в рамках которого происходит данная история.

Годы с 1926 по 1929, переломные для генезиса сталинизма, — годы великого политического и социального напряжения. После 1925 года, когда с возвратом основных экономических показателей на уровень 1913 года закончился период восстановления экономики посредством НЭПа, чтобы вновь поднять страну после военных девальваций и, главным образом, после гражданской войны, большевики столкнулись с проблемой стимулирования развития экономики, чтобы преобразовать древнюю Россию, архаичную и крестьянскую, в мощную индустриальную.

Решение взять политический курс на индустриализацию, принятое в конце 1925 года на XIV съезде партии, столкнулось с многочисленными преградами, прежде всего — с проблемой ресурсов. Где взять необходимые капиталы? Путь внешних заимствований и иностранных инвестиций, которые играли главную роль в экономическом подъеме царской России…

Принимается решение о повышении интенсивности труда.

Василий Иванович становится замеченным осведомителями ОГПУ в период  между концом 1927 – началом 1928 года, когда рабочие «Красного Перекопа» пребывают в волнении. «Красный Перекоп» — первая фабрика, удостоившаяся 7 января публикации в «Правде», где были перечислены предприятия, входящие в эксперимент по сокращению рабочего дня  и росту интенсивности производства. Партийная машина Ярославля пришла в движение, чтобы выполнить категоричное распоряжение Москвы в кратчайшие сроки, в течение двух недель. Комитет партии второго окружного административного округа вызывает активистов и борцов в пользу решения рабочих, среди которых уже растет недовольство подписанием нового трудового договора, обманывающего ожидания трудящихся в прибавке заработной платы.

Вопреки пропагандистской шумихе, собрание фабрики освистывает решение, выработанное партией, которое, согласно предписанию правительства, в семичасовой рабочий день добавляет интенсификацию труда. Из 1300 рабочих только 250 голосуют одобрительно и это плохо; даже партийные активисты не следуют полученным инструкциям.

Но рабочие не радуются тому, что будут  работать на час меньше. У них нет желания одобрять интенсификацию, что сводит на нет любую выгоду и, более того, ухудшает их условия работы, вынуждая работать в непосильном ритме, без передышки: «Достаточно эксплуатации. Это не то, за что мы проливали кровь». Здесь Люлин берет слово. Он объясняет, что интенсификация —  неправильное решение, потому что работать так невозможно. Выступление одобряется криками присутствующих, скандирующими: «Он прав!». Люлин становится лидером рабочих «Красного Перекопа».

После неудачи партийная организация мобилизует ресурсы, чтобы вновь занять утраченные позиции. Пытаясь всеми средствами убедить рабочих, представитель дирекции, глава профсоюза и секретарь ячейки, втроем, преследуют их вплоть до раздевалок: «хотя собрание решило не одобрять  работу с повышенной интенсивностью,  вы хотите занять нас работой насильно и даже пришли искать нас в женских кабинках».

Вопреки глухому сопротивлению рабочих — заставить их работать не так, как они хотят, — партии на этот раз удается его преодолеть. Через несколько дней созывается новое собрание фабрики. На этот раз делегаты отбираются тщательно (половина записавшихся — члены партии и комсомола, не записавшиеся проверяются один за другим), чтобы получить одобрение семичасового рабочего дня с увеличением ритма работы.

Выкристаллизовывается непоколебимое противостояние «мы» и «они», в котором «они» — новые хозяева, хуже прежних (то, что эксплуатируют больше, чем при царизме, — периодически повторяющаяся тема).

Это противостояние характеризует отношения между властью и обществом — не только в эпоху сталинизма, но и вообще в ходе русской и советской истории.

В следующие месяцы напряжение лишь возрастает. С новыми тарифами в феврале зарплата уменьшена. Кое-кто угрожает забастовкой, ставя в пример другие ткацкие фабрики, как в Иваново-Вознесенске. Конфликты множатся. Преобладает пассивное сопротивление: растут пьянство, прогулы, ухудшается дисциплина труда.

В мае, когда фабрика переходит на семичасовой рабочий день с ростом интенсивности, протест возобновляется. Раздраженные рабочие останавливают машины на несколько минут, максимум — на четверть часа. Но руководство, боясь «заразы», не уступает и принимает  рабочих со сторон, чтобы сломить сопротивление. Летом ситуация ускоряется. Лето 1928 года — лето кризиса. В Ярославле, как во многих других городах не хватает продуктов питания, хлеба, в первую очередь.

Во второй половине августа ситуация еще более обостряется. В конце месяца, когда после двухнедельного закрытия на каникулы «Красный Перекоп» возобновил работу, среди рабочих вспыхивает недовольство. Кто был во время каникул в Москве, Ленинграде, Иваново-Вознесенске, распространяет чудесные слухи об изобилии, которое, кажется, царит вне Ярославля; в свободной продаже есть хлеб, масло, зерно, которые здесь нормированы. Рабочие «Красного Перекопа» вынуждены довольствоваться в месяц на человека: 1 кг. зерна, 0,5 кг. сахарного песка, 4 кг. кускового сахара, 3 кускам мыла на семью, 450 г. в день муки, ржаной или пшеничной.

Когда 31 августа партийная организация созывает собрание фабрики, чтобы подписать II заем, ярость рабочих растет. Рабочие не только не желают подписывать, но и говорят, что пошлют в Москву делегацию для выяснения настоящего положения дел. Выбирают делегатов, и с этого момента Люлин — безусловный лидер. Партии это не нравится. Стремясь исправить положение и убедить рабочих отказаться от отправки делегатов в Москву, на следующий день, 1 сентября, созывается новое собрание. Однако на этот раз ситуация ускользает из рук организаторов. Официальных ораторов освистывают, принуждают покинуть трибуну раньше, чем они закончат говорить; предлагаемые резолюции проваливаются. Чтобы попытаться «спасти ситуацию», у секретаря партии II округа, Карина, появляется идея прибегнуть к изощренной риторике: «Товарищи, вы верите Коммунистической партии или нет?», — спрашивает он. В тишине зала раздается несколько одобрительных криков, которые мало-помалу перерастают в гул: «Нет, не верим».

Коммунисты и комсомольцы оказываются  в изоляции; рабочие голосуют за поддержку решения послать в Москву делегацию. Партийная организация терпит оглушительное поражение. Теперь рабочее сопротивление формируется Люлиным.

Василий Иванович — не нормальный, он хороший рабочий с уравновешенным характером. Нравится товарищам по работе, так как бравый, честный, уверенный в себе. Умен, умеет говорить аргументированно. Не боится сказать правду и хорошо знает интересы рабочих. И поэтому коммунисты боятся его, хотят устранить. Василий Иванович не контрреволюционер. Он не против Советской власти, как повторяет постоянно и будет повторять во время допросов. Потому что благодарен Советской власти за возможность учиться. Но он против партии, главным образом, против тех, кто является в Ярославле ее представителями, с их властной надменностью и презрением к правилам, отходом от демократических основ. Василий Иванович защищает права рабочих от партии. Он против политики индустриализации, на которую держит курс группа сталинских руководителей и которая приводит его к высказыванию: «Советская власть похожа на власть Петра Великого: строили Петербург на костях десятков тысяч солдат, а Советская власть строит социализм на спине рабочего класса».

По возвращении из Москвы делегации с пригоршней обещаний, напряженность, кажется, ослабляется в надежде на улучшение снабжения. Партийная организация берет паузу, откладывая созыв собрания, на котором члены делегации должны отчитаться перед рабочими о результатах поездки. Но эта пауза не продолжительна, так как открывается новый фронт борьбы — выборы делегатов на 8-й Конгресс профсоюзов. Люлин, чья популярность выросла в глазах рабочих после поездки в Москву, неожиданно избирается делегатом на Конгресс, в то время как партийный кандидат проваливается. Это новое оскорбление, после отбора делегатов разных цехов, названных в качестве представителей фабрики на Конгресс, — неожиданно для партии и получает строгое осуждение секретаря Карина. Городской комитет партии предписывает разобраться. Даже из Москвы, из ЦК прибывает инспектор. Чтобы исправить ситуацию и помешать Люлину участвовать в Конгрессе, партийная организация привлекает все имеющиеся в распоряжении средства. С помощью ОГПУ и клеветнической кампании Люлина представляют как малопривлекательного типа, хулигана и пьяницу. Даже принимают необходимые меры по вовлечению Люлина в драку, чтобы потом арестовать и задержать на пару дней. Идет мобилизация активного меньшинства (комсомольцев, доверенных женщин), которые просят вывести его кандидатуру от имени всех рабочих. Наконец, 1-го декабря, партийная организация пробует провести новое собрание фабрики, делегаты которого не избраны, а тщательно отобраны, и заменить Люлина Махановым, кандидатом от партии. Чтобы избежать неприятных неожиданностей, первые ряды зала занимают члены партии и комсомола. Однако восторг партии длится недолго. После издевательской второй конференции ярость рабочих растет, они чувствуют себя обманутыми и требуют новые выборы. Но те же инспекторы ЦК их не слышат и просят поддержку Городского Комитета партии.

Слухи о фальсифицированных выборах доходят до Москвы, благодаря разоблачению в «рабочей корреспонденции» Люлина, опубликованной в профсоюзной газете «Голос текстильщика», и в этот момент комиссия, призванная проверить мандаты делегатов Конгресса профсоюзов, не признает Маханова.

Созвана третья конференция, когда работа конгресса уже началась. И если партийная организация мобилизовала все ресурсы, чтобы занять утраченные позиции, то соратники Люлина на этот раз также не жалеют сил. Во многих цехах на собраниях электората коммунисты не могли даже взять слова. Конференция началась в восемь вечера. Коммунисты прибыли с собрания фракции, где получили последние указания. Напряжение — высочайшее. Как скажет позднее один делегат конференции, рабочие шли на конференцию как на сражение с коммунистами.

Люлин предлагает избрать Президиум. Ему сначала отвечают отказом. Зал волнуется, секретарю не дают говорить. Наконец, выбирают Президиум. В него входят Люлин и два других его соратника, бывшие с ним в Москве в составе делегации. Когда идет обсуждение делегатов на Конгресс профсоюзов, напряжение достигает апогея. Собрание выходит из-под контроля. Рабочие отказываются слушать представителей местной власти. Представители центра также имеют трудности в возможности быть выслушанными. Кто пытается выступить против Люлина, оказывается сброшенным с трибун. Сторонники говорят: «Люлин — истинный представитель рабочих “Красного Перекопа”. Партийцы нас обманывают». Рабочие заявляют, что не уйдут, пока не проголосуют за Люлина. В результате семьсот человек голосуют за Люлина, триста — за Маханова.

На следующий день после конференции, 19 декабря, собирается руководство городского Комитета, которое констатирует, что рабочие массы пошли за Люлиным вопреки партийной воле. Арест Люлина становится делом времени. Напомним, что мы еще только в конце 1928 года. Волны репрессий еще не прокатились по стране, коллективизация еще только начинается. Партийная организация боится возможной реакции рабочих, так как появляются слухи, что если Люлина арестуют, то будет забастовка, поэтому берет передышку, надеясь, что обстановка на фабрике нормализуется без необходимости прибегнуть к крайним мерам.

Василий Иванович Люлин, наверное, мог бы избежать ареста. Но он этого не делает. Не отрекается. После триумфальных выборов Люлин — истинный представитель трудящихся масс «Красного Перекопа».

После поездки в Москву в составе делегации он понял, что находится под наблюдением. Начинает ждать ареста. И, когда едет в Москву на Конгресс профсоюзов, думает, что будет схвачен там. Но его не трогают. Вернувшись, Люлин не ночует дома. Однако угрожающая атмосфера не заставляет его отступить. Напротив, уточняет свои позиции. Вернувшись в Ярославль в конце декабря, Люлин делится с товарищами горечью разочарования, падает духом. Бесполезно говорить с теми, кто сидит в правительстве, так как, по его мнению, «все — редкие подлецы». Рассказывает, что понял в ходе Конгресса — ничего не добиться, так как все уже было отрепетировано: «не позволяли говорить беспартийным», таким, как он, несмотря на то, что они записались для выступления «в числе первых, их поставили в конце списка». Но больше всего его шокировала поездка в Центральный институт труда — «существо, чтобы с помощью науки выжимать из рабочих последние соки». Если организуют производство «по системе американского капиталиста Тейлора, рабочему останется только скелет».

Люлин не ограничивается лишь декларациями. Он готов сражаться, выступает против нового коллективного договора по вопросам, волнующим рабочих, будь то некачественное сырье, недостаток хлеба… Его пытаются заставить замолчать, не давая ему закончить речь на собраниях, но он снова вступает в борьбу: «Если вы не даете нам говорить, будет только хуже!».

Партийные органы его боятся, но не принимают решения об аресте. Ждут. Натравливают старательных шпионов ОГПУ для предотвращения акций рабочих. Чтобы помешать Люлину отчитаться перед своими избирателями, они откладывают созыв собрания фабрики до 20 января. На этот раз выступление Василия Ивановича — фронтальная атака на политику партии. И, главным образом, на экономическую политику. Люлин заявляет о тяжелейшей ситуации в стране, об ухудшении условий труда: уменьшении зарплаты, росте цен на продукты питания и безработицу. Призывает комитет фабрики заняться нуждами рабочих. Партийная организация пытается овладеть ситуацией и не позволить провести оппозиционные решения. Идет в наступление.

В начале февраля созывается новое собрание рабочих, на котором, с благословения представителя Центрального контрольного комитета, Назарова, запускается кампания по чистке фабрики от чуждых и враждебных элементов и разоблачению Люлина. Освобожденный из ОГПУ, один из его союзников, Лыточкин, член комсомола, подчиняется тяжелой самокритике. Он отвергает Люлина, не колеблясь, заявляет, что тот должен быть отстранен — под рев ожесточенного зала.

Рабочие берут слово, чтобы защитить Люлина, как сказал один рабочий: «Товарищи коммунисты, вы хотите нас напугать, как Николай II, но мы вам этого не позволим».

Несмотря на это, резолюция, посвященная ноябрьскому пленуму ЦК, одобряет политику индустриализации, предложенную правительством. Рабочее сопротивление объясняется отсталостью самих рабочих, которые, будучи несознательными, не способны понять истинные классовые интересы, в том числе построение социализма так, как это определяют большевики. Если рабочие против интенсификации труда, если просят повышения зарплаты и увеличения хлебных пайков, как на «Красном Перекопе», — они несознательные. И в соответствии с резолюцией — чуждые пролетариату и советской власти элементы, которые, благодаря демагогии, проникли в партию.

Картина, чтобы объявить Василия Ивановича Люлина и его сподвижников «врагами народа», готова.

«Органы», мобилизованные сломить сопротивление рабочих, попытались изолировать Люлина. После ноябрьского пленума 1928 года несогласные были вынуждены прибегать к «эзопову языку», пресса потеряла теперь узкие поля самостоятельности, которые еще имела. Звучат призывы к «нормализации». Эта «нормализация» — кажущаяся, так как первые месяцы 1929 года характеризуются ухудшением условий жизни. Ужесточение дисциплины труда (достаточно десятиминутного опоздания, чтобы считаться отсутствующим), хронический недостаток продуктов питания первой необходимости, хлеба — в первую очередь. В марте нормы хлеба уменьшаются, включая и детские пайки, а ритмы работы вновь ускоряются. Даже опытные рабочие плачут — не успевают за машинами, которые крутятся все быстрее.

Рабочая оппозиция избирает тактику пассивного сопротивления. Подавленные, рабочие не посещают собрания. В январе–феврале кампания по переизбранию — бедствие для партийной организации. Собрания переносятся, так как рабочие не являются, вынуждая созывать новые и новые собрания: из 1600 приходят только 160. На следующий день, после привлечения партийных сил, немногим более 260 человек.

Протест совершенно ясен. Рабочие не имеют желания принимать участие в спектакле, в котором уже все решено. Как поясняет один рабочий, «члены партии командуют, а мы должны подчиняться».

Тогда партийные органы «придумывают» новые выборы. Рабочие не могут больше посещать собрания — они проводятся в рабочее время. «Красный Перекоп» останавливается на полтора часа — время, которое рабочие вынуждены возместить в праздничные дни. Это провоцирует новую волну недовольства: «Коммунисты не способны интересоваться рабочими…Они могут только принуждать». В итоге кандидаты от партии освистаны, из шестидесяти выбранных только четырнадцать — члены партии, в то время, как прямо проходят пять соратников Люлина.

Рабочая оппозиция начинает приобретать отличительные политические черты в первые месяцы 1929 года. Это видно, например, из требований свободы печати. Кампания «демонизации Люлина» стала бумерангом для партийных органов. Все попытки дискредитировать Люлина перед массами не увенчались успехом. Василий Иванович стал героем в глазах рабочих. Именно этот факт сыграл не последнюю роль в решении арестовать Люлина для нормализации обстановки.

Накануне ареста, 9 июня, Василий Иванович должен был выступать на собрании, чтобы сделать заявление об ухудшении условий труда и высказать несогласие с индустриальной политикой партии, в частности, с первым пятилетним планом и «социалистическим соревнованием» между рабочими.

В конце собрания рабочие отклонили резолюцию партийной организации, одобряющую пятилетний план и введение соцсоревнования на «Красном Перекопе». Это ускорило требование ареста, мотивированное контрреволюционной агитацией Люлина против пятилетнего плана.

Известие об аресте распространилось на фабрике утром. Теща Василия Ивановича рассказывает небольшой группе рабочих: «Сегодня ночью ГПУ арестовало моего зятя, Люлина, никто не знает почему. Теперь семья из четырех человек брошена на произвол судьбы. Жена не работает, не знаем, как будем сводить концы с концами».

Для рабочих — это час поражения. Но среди рабочих есть и те, кто не боится говорить, что Люлин арестован из-за своих нападок против пятилетнего плана, и потому, что не боялся коммунистов: «Люлин — хороший человек, всегда говорил правду, что не нравилось коммунистам, — комментирует рабочий. — Вот вам критика!». Другие продолжают: «Арестовывают хороших людей без всякого права. Плохо кончат товарищи коммунисты, рабочие могут потерять терпение».

Начинают собирать подписи, чтобы просить освободить Люлина.

В беседах рабочие часто возвращаются к мысли об освободительной войне, чтобы сбросить новых хозяев, видя спасение только в применении крайних методов борьбы. По словам одного рабочего, комментирующего арест Люлина, «они молчат, как дураки. Надо торопиться с войной». Через несколько дней после ареста Василия Ивановича, 15 июня, ночью, через стену на фабрику были брошены листовки, написанные от руки и призывавшие рабочих к возобновлению борьбы за свободу: «Товарищи рабочие, за что мы боролись и проливали кровь? За свободу, за улучшение условий труда, чтобы освободиться от гнета капитала и за свободу слова. Теперь все возвращается к прежнему. Не разрешают говорить правду, не дают рабочему средств к существованию. Они увеличивают ритм работы и уменьшают зарплату, принялись интенсифицировать труд до невозможного. Теперь нам нечего ждать хорошего до тех пор, пока вы не начнете сражаться. Рабочий «Красного Перекопа».

Василий Иванович был осужден по статье 58/10 Уголовного Кодекса за «антисоветскую агитацию» и сослан в Великий Устюг — работать механиком на фабрике. Но он и там продолжил свои выступления против советской власти и первого пятилетнего плана. «Мы босы. Тяжела жизнь рабочих и крестьян. Вот, что нам дает пятилетний план: вырывает у крестьянина все, что он растит, а рабочий должен работать выше своих сил. В Англии и Франции рабочие живут лучше, чем в Советском Союзе».

В начале 1933 года обстановка на «Красном Перекопе» была далеко не миролюбивая. Поэтому политорганы просили дать Люлину местопроживание после освобождения где-нибудь подальше, чтобы он не мог вновь возглавит рабочее движение и откуда ему было бы затруднительно вернуться в Ярославль. Но Василий Иванович вернулся тайно и в 1934 году был снова арестован, получив пять лет тюремного заключения. Из лагеря он больше не вернулся. Был реабилитирован лишь в 1993 году, когда советский режим пал.

Почему история В.И. Люлина показалась мне такой  важной, чтобы решиться терпеливо перечитать все, что окутывало секреты? Что нам говорит эта история об испытаниях, выпавших на долю простого ярославского рабочего.

История, которую мы рассказали, проливает свет на аспект неизвестной истории тех лет и, в том числе, на отношения между рабочими и советской властью. В частности — противодействие политике второй половины 1920-х годов, касающейся модернизации страны. Поведение рабочих в конфронтации с тем, что называли эпохой диктатуры пролетариата, — одна из важнейших запретных тем официальной истории, провозглашенной Советским Союзом. На самом деле диктатура, привычная большевикам, оправдывалась видением марксизма, согласно которому капитализм, благодаря революции, сменится социализмом.

Согласно большевистской теории партия должна была быть выразителем истинным интересов рабочего класса в деле построения социализма, марксизма–ленинизма. Диктатура большевиков была узаконена как власть рабочих. Протесты рабочих против господства эксплуатация подвергались опасности быть втянутыми в дискуссию о том, что  было в глазах самих большевиков, законностью власти.

Требовалось усилить работу с массами. Поэтому конфликты и проекты перестали отражаться в средствах массовой информации. Если пролистать «Северный рабочий», последние месяцы 1929 годы — нет следов истории, рассказанной нами. К концу 1929 года процесс замалчивания достигает апогея: протесты и конфликты становятся государственной тайной, охраняемой ОГПУ и дающей доступ к ней только тем, кому положено.

После 1920-х годов печать уже под полным контролем партии, становится инструментом пропаганды. Как и вся пропагандистская машина в 1929 году печать принялась обслуживать политику индустриализации и первого пятилетнего плана, чтобы мобилизовать рабочих на рост производительности труда. Выражение рабочих посредством череды молодых героев-ударников: мускулистых, сильных, улыбающихся, — доминанта всей пропаганды того времени в печати, литературе, кино, искусстве.

Это противопоставление рабочих другим социальным группам в деле индустриализации проявлялось двояко. С одной стороны, оно должно было перечеркнуть все проявления протестов рабочих. С другой стороны, создать впечатление о согласии рабочего класса с проводимой политикой. Возвращаемся к нашему случаю. Пример, из который подтверждает двойственность, — книга, посвященная «Красному Перекопу», которая вышла в престижной серии под покровительством М. Горького («История фабрик и заводов»). Эта серия в разных томах повествовала о важных предприятиях страны 1930-х годов.

В книге о «Красном Перекопе» «выставляется напоказ» конфликт между истинными рабочими, готовыми принести себя в жертву делу интенсификации производства, и предателями — люлинцами, желающими сбить их с пути.

Заметим, что до крушения СССР социальный конфликт и поведение рабочих в конфронтации к власти были принципиально запретными темами для советских историков. Только в последние годы, после открытия архивов, историки начали заниматься темой, важной  для понимания истории 1920-х годов. В этой связи история Люлина показывает важность исследования поведения рабочих в конфликтах «великого поворота».

История «подсказывает» новую гипотезу о генезисе сталинизма, остающегося по сей день вне идеологического толкования, — одна из величайших неразрешенных проблем XX века: становление диктатуры сталинизма было конечным результатом радикальности социального и политического конфликта.

В случае с «Красным Перекопом» интенсификация производства провоцировала протест рабочих, который, однако, замалчивался партией (созывались новые собрания, чтобы протащить требуемую партией резолюцию, вопреки желанию рабочих). Авторитаризм спровоцировал волну недовольства среди рабочих, заставил их отправить в Москву делегацию. Пытаясь взять ситуацию в свои руки, партийные органы прибегли к репрессиям (ввели надзор на фабрике, Люлин ждал ареста). И, хотя рабочие «подготовили сюрприз» — Люлин делегировался на Конгресс профсоюзов, противодействие закончилось арестом Люлина.

Все это можно выразить понятием «спираль радикализации», которую шаг за шагом творили репрессивные органы, что и привело в результате к укреплению «диктатуры сталинизма».

Эта гипотеза ставит целью придать динамичный характер генезису сталинизма, освещая механизм взаимосвязи между властью и народом, партийным и общественным сознанием,  что позволяет на основе истории Люлина признать существование рабочей оппозиции, породившей «спираль радикализации». Следовательно, к сталинизму можно относиться как к одному из кризисных проявлений современности.

Данное прочтение сталинизма позволяет определить суть сталинизма не только в контексте истории России, но и в контексте мировой истории. Революция большевиков и сталинизм — феномены, на первый взгляд, не связанные причинно-следственно. В самом деле — эта связь преемственная — одно рождается из другого.

История сталинизма могла бы способствовать корректировке понятия тоталитаризма, то есть рассмотрению тоталитаризм в качестве феномена реакции современной власти на кризисные ситуации, возникающие в Европе. Такой подход к тоталитаризму позволил бы преодолеть известные ограничения теорий тоталитаризма, полученных в наследство от холодной войны.